Языковые особенности дилогии П.И. Мельникова «В лесах» и «На горах»
Выразительные средства языка
Эпопея П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах» написана своеобразным языком, благодаря которому большой по объёму текст читается на едином дыхании, свободно и легко. Читатель извлекает из романа массу любопытнейших фактически достоверных знаний. Мы знакомимся с историей и обрядностью раскола, народными обычаями и поверьями, узнаём, какие промыслы были тогда развиты в различных сёлах, как говорили в Заволжье, чем заполняли досуг...
Нельзя не отметить и мастерство Мельникова-пейзажиста. Картины русской природы и колоритные жанровые сцены переданы Мельниковым в слове так же впечатляюще, как Б. М. Кустодиевым в живописи. В своём романе писатель словно предвосхитил сюжеты и краски таких ярко нарядных полотен художника, как
«Ярмарка», «Праздник в деревне», «Сцена у окна», «Купчиха на прогулке» и многих других.
Кустодиевские картины невольно всплывают в памяти, когда читаешь у Мельникова: «Вырезался из-за чёрной, как бы ощетинившейся лесной окраины золотистый луч солнышка и облил ярким светом, как снег, белое платье красавицы и заиграл переливчатыми цветами на синем кафтане и шёлковой алой рубахе Алексея». Вот появляется Настя «в алом тафтяном сарафане, с пышными белоснежными тонкими рукавами и в широком белом переднике, в ярко-зелёном левантиновом платочке» [Мельников, 1993, т. 1, с. 35].
Мало сказать, что язык дилогии Мельникова красочен и эмоционален, он народен. Творчество писателя тесно связано с миром родной природы.
Символична картина гибели скитов - пожар в лесу.
«— Огонь идёт!..
Вот перерезало дорогу быстро промчавшееся по чапыжнику стадо запыхавшихся лосей... Брызнула из деревьев смола, и со всех сторон полились из них огненные струйки.
Вдруг передняя пара лошадей круто поворотила направо и во весь опор помчалась по прогалинке; извивавшейся середь чапыжника. За передней парой кинулись остальные...
Не прошло трех минут, как лошади из пылающего леса вынесли погибавших в обширное моховое болото...» [Мельников, 1993, т. 2, с. 218].
Напряжение и страх спасающихся от лесного пожара старообрядцев передаются читателю, сразу попадающему во власть художественного обаяния писателя... Чувствуется запах гари, приносимый ветром, видится небо, будто «пеплом покрыто», «как громадные огненные птицы, стаями понеслись горящие лапы, осыпая дождём искр поезд келейниц». Картина богата романтическими эпитетами: палящий огнедышащий ветер; стон падающих деревьев; вой спасающихся от гибели волков, отчаянный рёв медведей. Экспрессивность эпитетов придаёт картине эмоциональную выразительность: несмолкаемый треск; огненный ураган; запыхавшиеся лоси; пламенный покров; кровавые волны; пылающий лес; и как контраст — утомлённые крылья птиц.
Динамичны выражения: быстрее вихря; заклубился дым; помчались сломя голову; блеснула огненная змейка; брызнула... смола. Повторяются анафористическое местоимение: вот; наречие: вдруг. В этом своеобразие и выразительность языка Печерского.
Символична и другая, художественно выполненная картина эпопеи.
Прибирает к своим рукам Алексей Лохматый богатства доверчивой Марьи Гавриловны, добрался он и до её бегающих по Волге пароходов. И вот какую мрачную картину даёт художник: «Галки расселись по рейнам и по устью дымогарной трубы, а на носу парохода беззаботно уселся белоснежный мартын с краснопёрым окунем в клюве. Мерно плещется о бока и колёса пустого парохода лёгкий прибой волжской волны» [Мельников, 1993, т.2, с. 193]. Всё удаётся беспечному Алексею, сел он на богатства обманутой жены, как «мартын с красным окунем в клюве», и автор добавляет: «Не иначе, что у него тогда на кресте было навязано заколдованное ласточкино гнездо» [Мельников, 1993, т.2, с. 193].
Вся эпопея Печерского, все её изменения под влиянием разнообразного содержания насыщены фольклором. Тексты романов наполнены играми, гаданиями, обрядами. Автор любит русскую старину, праздники, связанные с ними легенды, предания, поверия. Праздник весны у него - это огромное лирическое отступление — пробуждение Ярилы: «Стукнет Гром Гремучий по небу горючим молотом, хлестнёт золотой вожжой - и пойдёт по земле веселый Яр гулять...
Ходит Яр-Хмель по ночам, и те ночи «хмелевыми» зовутся. Молодёжь в те ночи песни играет, хороводы водит, в горелки бегает от вечерней зари до утренней...» [Мельников, 1993, т.1, с. 423].
Текст художника в этом лирическом отступлении насыщен внутренними рифмами, аллитерациями: гром гремучий, огни горят горючие; котлы кипят кипучие. Часто автор, как в народных произведениях, ставит эпитет после слова, к которому он относится; так же как «Со восточной со сторонушки подымались ветры буйные, расходились тучи чёрные…» [Мельников, 1993, т.1, с. 423].
Всё богатство словарного запаса подчинено воспроизведению картин.
Буйство природы, пышной, могучей, сливается с бытом русского человека, такого же сильного и прекрасного. Песенная и в то же время сказочная интонация жизнеутверждающего праздника любви и природы захватывает читателя, и этому способствует народно-поэтическая основа текста. «Не стучит, не гремит, не копытом говорит, безмолвно, беззвучно по синему небу стрелой калёной несётся олень златорогий... Без огня он юрит, без крыльев летит, на какую тварь ни взглянет, тварь возрадуется... Тот олень златорогий — око и образ светлого бога Ярилы — красное солнце» [Мельников, 1993, т.2, с. 256]. В картине, с чётким ритмическим рисунком, ощущается огонь, солнце, всё сливается в гимне любви и счастья. В певучем языке Печерского читателю приоткрывается душа художника с её глубокой интуицией, богатством подсознательных чувств.
Картина пробуждения земли вызывает восторг и удивление. Это гимн солнцу, земле, человеку. Здесь полное слияние слова, образа, мысли.
Печерский, а с ним и читатель заворожены могучей жизнеутверждающей картиной, праздником всепобеждающей любви. Природа ликует, она счастлива, это её пышная кипучая жизнь, властная и захватывающая.
Бог Ярило полюбил землю: «Ох, ты гой еси, Мать Сыра Земля! полюби меня, бога светлого, за любовь за твою я, украшу тебя синими морями, жёлтыми песками, зелёной муравой, цветами алыми, лазоревыми; народишь от меня милых детушек число несметное» [Мельников, 1993, т.2, с. 253]. Картина дана в стиле песенно-былинных сказаний, величавая и торжественная.
Авторская речь пересыпана красочными эпитетами: «И от жарких его поцелуев разукрасилась (земля) злаками, цветами, тёмными лесами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озёрами» [Мельников, 1993, т.2, с. 254].
Богатство образных характеристик придаёт тексту эмоциональность. Умело подбирая слова, Печерский показывает скрытые возможности слова, пластично рисует картину, с колдовской силой передавая переживания русской души.
Динамический образ праздника Ярилы — это сложный и многоцветный мир чудес.
Глубокое знание фольклора помогает Печорскому выразительно запечатлеть народный праздник: «Любы были те речи Матери Сырой Земле, жадно пила она живоносные лучи и порождала человека. И когда вышел он из недр земли, ударило его Ярило по голове золотой вожжой, ярой молнией. И от той молнии ум у человека зародился» [Мельников, 1993, т.2, с. 254]. Печерский преклоняется перед человеческим разумом и его созданиями, поэтизирует их.
Художник погружает читателя в созерцание прекрасного, заставляет услышать неуловимый зов природы с её скрытой внутренней жизнью: «... бывалые люди говорят, что в лесах тогда деревья с места на место переходят и шумом ветвей меж собою беседы ведут... Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника, поймёшь язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры зверей и речи домашних животных... Тот „цвет-огонь" — дар Ярилы... То — „царь-огонь!"» [Мельников, 1993, т.2, с. 254].
Печерский проникает в глубины народной фантазии, передаёт легенды, связанные с природой, объясняет, что «святочные гадания, коляды, хороводы, свадебные песни, плачи воплениц, заговоры, заклинания,— всё это «остатки обрядов стародавних», «обломки верований весёлых старорусских богов» [Гибет, 1972, с. 36]. Он не перестаёт удивляться тому, что видит, наблюдает, и своё удивление передаёт читателю. «„Вихорево гнездо"... на берёзе живёт, — сказал Пантелей. — Когда вихорь летит да кружит — это ветры небесные меж себя играют... пред лицом Божиим, заигрывают они иной раз и с видимою тварью — с цветами, с травами, с деревьями. Бывает, что, играя с берёзой, завивают они клубом тонкие верхушки её... Это и есть „вихорево гнездо"» Для счастья носили его люди на груди [Мельников, 1993, т.1, с. 380].
Путешествуя, Печерский собирал материалы устной речи. Большое количество слов и выражений записал он в скитах, среди лесов Керженских и Чернораменских. Когда впервые он выехал из дому в Казань, его захватили услышанные им песни о Степане Разине, о волжских разбойниках — вольных людях, и «про Суру реку важную
— донышко серебряно, круты бережка позолоченные, а на тех бережках вдовы, девушки живут сговорчивые». В картине катанья на лодках использована бойкая народная песня:
Здравствуй, светик мой Наташа,
Здравствуй, ягодка моя!
Я принёс тебе подарок,
Подарочек золотой,
На белу грудь цепочку,
На шеюшку жемчужок!
Ты гори, гори, цепочка,
Разгорайся, жемчужок,
Ты люби меня, Наташа!
Люби, миленький дружок! [Мельников, 1994, т.1, с. 176].
Печерский умело использует лирические и лирико-эпические, исторические песни, былины, сказания, предания, пословицы, поговорки. Он пишет, сливая литературное слово с народным, и достигает совершенства.
В художественных текстах Печерского часты повторы. Вот мчится Самоквасов, чтобы спасти Фленушку от религиозных пут. «Не слышит он ни городского шума, ни свиста пароходов, не видит широко разостлавшихся зелёных лугов. Одно только видит: леса, леса, леса… Там, в их глуши, есть Каменный вражек, там бедная, бедная, бедная Фленушка» [Мельников, 1994, т.1, с. 332]. Или: «А за теми за церквами, и за теми деревнями леса, леса, леса. Тёмным кряжем, далеко они потянулись и с Часовой горы не видать ни конца им, ни краю. Леса, леса, леса» [Мельников, 1994, т.1, с. 35].
При описании огневой хохотушки Фленушки автор прибегает к отрицательным сравнениям: «Не сдержать табуна диких коней, когда мчится он по широкой степи, не сдержать в чистом поле буйного ветра, не сдержать и ярого потока речей, что ливнем полились с дрожащих распалённых уст Фленушки» (В лесах);
«Не стая белых лебедей по синему морю выплывает, не стадо величавых пав по чисту полю выступает: чинно, степенно, пара за парой, идёт вереница красавиц» или « не о том думал Алексей, как обрадует отца с матерью, …не о том мыслил, что завтра придётся ему прощаться с родительским домом. Настя мерещилась» [Мельников, 1994, т.1].
Использованы отрицательные сравнения и при описании ранней трагической смерти Насти Чапуриной: «Не дождевая вода в Мать Сыру Землю уходит, не белы-то снеги от вешняго солнышка тают, не красное солнышко за облачком теряется, тает-потухает бездольная девица. Вянет майский цвет, тускнет райский свет — краса ненаглядная кончается» [Мельников, 1993, т.1, с. 498].
Смерть Насти, дочери тысячника, — одна из самых мастерски написанных картин эпопеи. В контрасте с трагическим событием или в тон ему автор использует картины природы, прибегая к антитезе: «Только и слышно было заунывное пение на земле малиновки да весёлая песня жаворонка, парившего в поднебесье» [Мельников, 1994, т.1, с. 502].
В стиле народных причитаний идёт всё описание похорон Насти.
«Приносили на погост девушку, укрывали белое лицо гробовой доской, опускали её в могилу глубокую, отдавали Матери Сырой Земле, засыпали рудо-жёлтым песком». Печерского прельщает безыскусственность народно-поэтического слова. Ритмически организованная речь способствует впечатлению. Печальная напевность сцены смерти усугубляет трагизм.
Также усилению безысходности и трагичности способствует авторский приём – выделение определённой детали с последующей антитезой. Поражает искусство Мельникова с помощью этого приёма подчеркнуть глубину случившегося. «Вот двое высокорослых молодцов несут на головах гробовую крышку. Смотрит на неё Алексей… Алый бархат… алый… И вспоминается ему точно такой же алый шёлковый платок на Настасьиной головке, когда она, пышная, цветущая красотой и молодостью, резво и весело вбежала к отцу в подклет и, впервые увидев Алексея, потупила звездистые очи… Аленький гробок, аленький гробок!.. В таком же алом тафтяном сарафане… одета была Настя, когда он… впервые пришёл к ней в светлицу…» [Мельников, 1994, т.1, с. 495].
Используя приём антитезы, художник удачно передаёт и душевное состояние Дуни Смолокуровой, попавшей в сети хлыстов, её смятение, тревогу: «Бешеная скачка, изуверское кружение, прыжки, пляски, топот ногами, дикие вопли и завывания мужчин, исступлённый визг женщин, неистовый рёв дьякона, бессмысленные крики юрода казались ей необычными, странными и возбуждали сомнения в святости виденного и слышанного». И вспомнилось ей красивое катание на косной, чистая песня: «Я принёс тебе подарок, подарочек дорогой, с руки перстень золотой...». Молится Дуня, а в ушах звенит: «На белу грудь цепочку, на шеюшку жемчужок, ты гори, гори, цепочка, разгорайся, жемчужок... [Мельников, 1993, т.2, с. 245].
Небывалой силы достигает трагизм в сцене пострига Фленушки за счёт использования антитезы и параллельности повествования. Во время рассказа Сурмина о постриге, который происходит на глазах у Самоквасова, Пётр Степанович вспоминает о своей Фленушке, не зная, что именно его любимую сейчас постригают в инокини: «Опять послышалось пение: «Умый ми нозе, честная мати, обуй мя сапогом целомудрия…»
- Это значит, Манефа теперь умывает ей ноги… А вот теперь, объяснил Сурмин, - калиги на ноги ей надевает.
Ни слова, Пётр Степаныч. Свои у него думы, свои пожеланья. Безмолвно глядит он на окна своей ненаглядной, каждый вздох её вспоминая, каждое движенье в ту сладкую незабвенную ночь.
« Обьятия отча отверсти ми потщися», - поют там…
«Пускай поют, пускай постригают!.. Нет нам до них дела!.. А как она, моя голубка, покорна была и нежна!..»
«Блудне мое изживше житие…» - доносится из часовни.
А он, всё мечтая, на окна глядит, со страстным замираньем сердца, помышляя: вот, вот колыхнется в окне занавеска, вот появится милый образ, вот увидит он цветущую невесту свою…»
Печерский умело заставляет почувствовать прошлое. Простота и сдержанность художника при изображении ушедших в историю трагических картин помогает запечатлеть всё как летописное сказание. Темп пострига Фленушки медленный, мерный, звуки приглушены, краски мрачны. «Клонет ветер деревья, думает она, глядя на рощицу, что росла за часовней. Летят с них красные и поблекшие листья. Такова и моя жизнь, такова и участь моя бесталанная...
Пришлось и куколем голову крыть, довелось надевать рясу чёрную», - причитает Фленушка [Мельников, 1994, т. 2, с. 387].
Художник свободно находит нужные ему слова, помогающие выразить основное, нанизывает их одно к одному, как драгоценные камни, и природа с её богатыми и разнообразными красками помогает ему.
Сравнения, противопоставления — любимые художественные средства Печерского, и все их он берёт из мира природы: «Как клонится на землю подкошенный беспощадной косой пышный цветок, так, бледная, ровно полотно, недвижная, безгласная, склонилась Настя к ногам обезумевшей матери...» или «Страшное слово, как небесная гроза, сразило бедную мать» [Мельников, 1993, т. 2, с. 421].
Мельников умело подбирает средства выразительности и для трагической ситуации, и для описания праздника, и при составлении портретной характеристики. Сотканные, при помощи красочных сравнений, метафор, эпитетов, противопоставлений, повторов, взятых из мира природы, образы поражают своей яркостью и индивидуальностью. Таков и образ прелестной Наташи Дорониной: « Взглянул (Веденеев) и не смог отвести очей от её красоты. Много красавиц видал до того, но ни в одной, казалось ему теперь, и тени не было той прелести, что пышно сияла в лучезарных очах и во всём милом образе девушки… Не видел он величавого нагорного берега, не любовался яркими цветными переливами вечернего неба, не глядел на дивную игру солнечных лучей на желтоватом лоне широкой, многоводной реки… И величие неба, и прелесть водной равнины, и всю земную красоту затмила в его глазах краса девичья!.. Облокотясь о борт и чуть-чуть склонясь стройным станом, Наташа до локтя обнажила белоснежную руку, опустила её в воду и с детской простотой, улыбаясь, любовалась на струйки, что игриво змеились вкруг её бледно-розовой ладони. Слегка со скамьи приподнявшись, Веденеев хочет взглянуть, что там за бортом она затевает… Наташа заметила его движение и с светлой улыбкой так на него посмотрела, что ему показалось, будто небо раскрылось и стали видимы красоты горнего рая… Хочет что-то сказать ей, вымолвить слова не может…» [Мельников, 1994, т. 1, с. 176]. Вся эта картина, как кружево, выплетена умелой рукой автора.
Так же охотно использует Мельников и вопросительную форму: «Где твои буйные крики, где твои бесстыдные песни, пьяный задор и наглая ругань?..
Тише воды, ниже травы стал Никифор...» или «Куда делись горячие вспышки кипучего нрава, куда делась величавая строгость? Косой подкосило его горе...» [Мельников, 1993, т.1, с. 421].
Слог Печерского поэтичен, слова красочны. У него свой народно-речевой строй, свой язык сердца. Он тщательно выбирает и бережёт каждое слово, взятое им. Слова у него гибки, и заменить их нельзя, не нарушив этой своеобразной певучести и оригинальной первозданности.
Связь народной поэтики с литературной формой — это новое начало в поэтике наших классиков. Печерский бросил в классический чисто литературный язык золотистый сноп ярких народных слов и выражений. Речь Печерского своей первозданностью и свежестью поражает читателя. Автор поставил уже точку, а в ушах ещё звучат слова с их ритмом и народной интонацией.
Печерский владел тончайшей художественной материей: поэтикой перечня.
Иногда перечисления в тексте составляют чуть ли не две страницы подряд. Эти перечни - те же колдовские "вадьи", "окна" и "чарусы" его прозы. Богатый заволжский купец Потап Чапурин задаёт гостям обед на Пасху.
Вслед за автором мы пробуем всё: пироги, юху курячью с шафраном, солонину с гусиными полотками под чабром, индюшку рассольную, рябчиков под лимоном...
Совсем другое — стол поминальный, когда отмечает Потап Максимович сорочины по безвременно умершей старшей дочери Насте. Трапеза по старине, как от дедов и прадедов заповедано: мирским рыбье, келейным сухоядное. Кутья на всех — из пшена сорочинского с изюмом да с сахаром. Блины в почётные столы — на ореховом масле, в уличные — на маковом, мирским — с икрой да со снетками, скитским — с луком да с солёными груздями. Стерляжья уха... расстегаи... ботвинье борщевое... похлёбка из тебеки... борщ с ушками... дыни в патоке... хворосты... оладьи…
В каждом слове Печерский оттеняет русские национальные особенности.
Праздничные песни любви, такие своеобразные, по словам художника, «могли вылиться только из души русского человека. На его безграничных просторах раздольных, от моря до моря раскинувшихся равнинах» [Мельников, 1994, т.1, с. 13].
Картины Печерского из жизни народа легки и подвижны. Содержание произведения сочетается с формой сказочного повествования. Все образные детали сливаются с целым. Лирические отступления, которыми насыщена эпопея, — примеры поэтического искусства художника, его образно-величавой формы, выполненной в народном стиле. Это классическая, изнутри, от содержания идущая форма.
В гармоническом сочетании богатства народной речи с красотой литературного слова — секрет художественности Печерского. Народные слова он часто употребляет не только в диалогах действующих лиц, но и в описаниях, в речи автора: ярманка, громчей, молонья, зачали, сказывают, разговоры покончились, крылос, нестыдение, борщевое ботвинье, песни играть; часто в тексте автора встречаются целые народные фразы: «Солнце с полден своротило, когда запылилась дорожка, ведущая в Свиблову»; «Ложе — трава мурава, одеяло — тёмная ночь, браный полог — звездное небо», «Лес не видит, поле не слышит; людям не про что знать», «Незрел виноград не вкусен, млад человек неискусен; а молоденький умок, что весенний ледок…», «Что порушено, да не скушено, то хозяйке в покор» и так далее [Мельников, 1993, т.1, с. 159, 143, 151].
Огромна работа Печерского в области русского языка, большое количество народных слов, выражений и оборотов местных говоров, идиом, этнографических, географических названий введено им в художественную литературу. Печерский помогал В. И. Далю в составлении «Толкового словаря живого великорусского языка», в собирании слов и выражений.
Н. С. Лесков в изучении богатства русского языка считал себя учеником П. И. Мельникова-Печерского. В безграничной любви Печерского к слову, в пафосе его художественных произведений, сказалась его любовь к русскому человеку, к родине.

Фольклорность языка дилогии
Самобытность таланта Мельникова во всём блеске реалистического мастерства выразилась в его романах «В лесах» и «На горах», составивших знаменательный итог его творческой деятельности. Неожиданной, новой и своеобразной была не только тематика дилогии с её показом раскольничьего Заволжья, но и идейно-философская концепция его, и художественный метод.
Глубокая любовь к национальным формам народной культуры, гордость и восхищение богатством устной поэзии и народнопоэтического языка пронизывают эту необычную в истории русской литературы эпопею. В неё вошли тщательно отобранные произведения фольклора, все те драгоценные самоцветы устнопоэтического народного искусства, которые писатель неустанно искал, собирал и хранил в течение целой жизни.
Невозможно учесть, проанализировать и найти источники всей многоцветной россыпи сокровищ народного творчества, щедро включаемых писателем в ткань художественного повествования. Они способствовали созданию человеческих характеров, определили композиционную особенность всех его частей, оказали влияние на поэтику и язык. Каждый жанр устной народной поэзии в дилогии может служить темой отдельного исследования, что убедительно показано в работе Г. С. Виноградова. В окончательной редакции статья Виноградова о фольклорных источниках романа «В лесах» состоит из 12 глав, в ней нет главы о сказке из первой редакции (1935), всего было бы 13 глав.
Исследователь установил только основные книжные источники, допуская возможность использования архивных рукописных собраний и поставив под сомнение устные. Теперь часть собственных записей Мельникова известна, но исследователям предстоит ещё немало открытий, так как богатство фольклорно- этнографического материала кажется неисчерпаемым.
В дилогии существует несколько ракурсов изображения действительности и несколько «уровней сознания». Автор, объясняя замысел эпопеи, сказал: «Моя задача, которую, конечно, вполне я не исполню, — изобразить быт великоруссов в разных местностях, при разных развитиях, при разных условиях общественного строя жизни, при разных верованиях и на разных ступенях образования».
Идейно-философский аспект дилогии составляет борьба двух стихий: полная мощи и красоты естественная историческая стихия, простая и здоровая жизнь природы и связанных с нею трудом людей — и институт религии и капитала. Человеческую душу иссушают и опустошают суровые религиозные догмы, с одной стороны, и стяжательство, алчность и страсть к наживе — с другой.
Прологом к отдельным частям романа «В лесах» дана реконструкция сказания про доброго солнечного бога Ярилу, про его любовь к Матери Сырой Земле. Это не фантазия писателя, а «интересный опыт поэтического синтеза важнейших данных о мифе» [Виноградов, 1936, с. 27-28].
Они собраны из различных русских и славянских источников и объяснены известным русским учёным-мифологом А. Н. Афанасьевым. Мельников, используя передовую для 60-х годов научную концепцию Афанасьева, дополнил её топонимическими и этнографическими данными существования культа Ярилы в Поволжье, включил описания весенних и летних празднеств (ночь на Ивана Купала, похороны Костромы и др.), придав повествованию историческую достоверность.
Образ Ярилы символизирует в романе стихийно-языческое начало, вступающее в борьбу с византийско-церковным, с мёртвыми догмами раскола и религии. Он помогает людям обнаружить простые и естественные чувства, забыть о сковывающих поступки условностях. «Всё романтическое так или иначе соприкасается с образом Ярилы. Таким путём Мельников хочет обосновать незыблемость и извечность той жизни, которую он изображает. Страницы, посвящённые Яриле, славянскому Дионису, наиболее поэтичны» [Власова, 1982, с. 126].
Позиция автора враждебна религиозному мистицизму и догматике. Он показывает мертвящее влияние религиозных установлений на истории озера Светлояр, когда-то бывшего местом веселых народных празднеств в честь солнечного бога, но с появлением раскола превратившегося в центр паломничества. Вместо нарядных хороводов и весёлых песен над озером столетия звучат молитвы, духовные псалмы и религиозные споры.
Другой идейно-философский аспект дилогии — значение подлинных духовных и нравственных ценностей в судьбе нации и народа. Только народ — подлинный хранитель незыблемых моральных ценностей, украшающих жизнь поэтических обычаев и обрядов. Эта мысль высказана писателем в автобиографии, написанной от третьего лица в конце 50-х годов.
Мысль о народе, хранителе нравственных и художественных ценностей, как самое заветное его убеждение, проходит через дилогию. Поэтому и произведения устной народной поэзии с такой любовью и полнотой собраны в ней, что в русской литературе нет ей равных по богатству материала и разнообразию методов использования фольклора.
При создании персонажей автор смело пользуется народно-поэтическими средствами изображения. Он создаёт почти лубочные по яркости и чистоте красок портреты героев. Исследователи отмечали, что образы Насти Чапуриной и Алексея Лохматого - это традиционные фольклорные типы доброго молодца и красной девицы. Настя «кругла да бела, как мытая репка, алый цвет по лицу расстилается; толстые, ровно шёлковые, косы лежат ниже пояса...» [Мельников, 1993, т. 1, с. 85].
Алексей Лохматый «красавец был из себя. Роста чуть не в косую сажень, (...) здоровый, белолицый, румянец во всю щёку так и горит, а кудрявые, темнорусые волосы так и вьются» [Мельников, 1993, т. 1, с. 31].
Автор и наряжает своих героев в соответствии с народными вкусами: Настя то в голубом, то в алом сарафане с пышными белыми рукавами; у Алексея Лохматого для праздников хранится синяя суконная сибирка и плисовые штаны [Мельников, 1993, т. 1, с. 138].
В образах Насти, Алексея, Фленушки отразился народный идеал здоровой и яркой человеческой красоты, не случайно исследователи находят множество параллелей к их портретному изображению в народных песнях. Автор и говорит о них в сказочно-песенном стиле, используя сравнения песенного типа и сказовую форму фраз. Ритмический склад речи вызывает аналогию со сказочным стилем, а параллельное синтаксическое построение фразы напоминает стиль народной песни: «Не красна на молодце одежда, сам собою молодец хорош. Идёт двором обительским: черницы на молодца поглядывают, молоды белицы с удалого не сводят глаз» [Мельников, 1993, т. 2, с. 106].
Тщательно отобран пословично-фразеологический материал для наиболее выразительной речевой характеристики персонажей. Прямой, открытый и горячий характер Насти Чапуриной обнаруживается в её народной по стилю и лексике речи: «Не дари меня, только не отнимай воли девичьей (...) Кого полюблю, за того и отдавай, а воли моей не ломай», — говорит она отцу [Мельников, 1993, т. 1, с. 71].
Пословицами характеризуется сложное душевное состояние разочаровавшейся в Алексее героини. Взволнованный внутренний монолог Насти насыщен песенной образностью: «Гадала сокола поймать, поймала серу утицу»; «Где же удаль молодецкая, где сила богатырская?.. Видно, у него только обличье соколье, а душа-то воронья...» [Мельников, 1993, т. 2, с. 21].
Обращение к песенным образам характерно для писателя при изображении взволнованности, тревожного состояния души и при обрисовке других женских характеров. Алексей, напротив, осторожен и осмотрителен, но и его речь поэтична: «Мало ли что старики смолоду творят, а детям не велят?» «А скажу словечко по тайности, в одно ухо впусти, в друго выпусти» [Мельников, 1993, т. 1, с. 3, 17, 19].
Фольклорно-поэтическая образность насыщает страницы о болезни и похоронах Насти. Лирическое вступление автора к главе о похоронах дано в стиле похоронного причитания: «Лежит Настя, не шелохнётся; приустали резвы ноженьки, притомились белы рученьки...» [Мельников, 1993, т. 1, с. 506].
Характеристика Насти с начала до конца выдержана в песенно-сказовом стиле.
Иначе дан образ Алексея Лохматого. Если в начале дилогии в его речи ощущается поэтический мир народных крестьянских представлений, он говорит языком пословиц и песен, то с переменой его положения меняется и его речь.
Захватывающая его постепенно страсть к лёгкой и быстрой наживе прорывается в мимоходом брошенных пословицах: «У тестя казны закрома полны, а у зятя ни хижи, ни крыши»; «Чем бы денег ни нажить, а без них нельзя жить» [Мельников, 1993, т. 1, с. 386].
Во второй части дилогии Лохматый — купец первой гильдии, кандидат на пост городского головы, но он очерствел душой и утратил уменье ярко и выразительно говорить; стремясь подражать речам городских купцов, он употребляет слова: фрахт, чиколат, амбрей, скус и пр. Исследователи отмечали, что речь персонажей у Мельникова зависит от степени их близости к народу. Автор наделяет своих героев умением поэтически мыслить и говорить живым и образным языком в той мере, в какой речь их питается разговорным и поэтическим языком народа.
Показателен в этом отношении образ Фленушки с её трагической судьбой. В галерее замечательных по достоверности женских характеров дилогии образ её особо привлекателен и почти целиком создан на фольклорном материале. Незаконнорожденная дочь игуменьи, она воспитана в скиту, но жизнелюбива, умна, находчива и псалмам предпочитает мирские песни. С языка её так и сыплются пословицы, приговорки: «Одним глазом спи, другим стереги» (Марьюшке); «Такой молодец, что хоть прямо во дворец» (об Алексее). Судьба её трагична. Она постригается и становится неумолимо строгой игуменьей. Её образ лишается поэтичности в конце романа, ибо постриг — преступление против естественных законов жизни.
Характер кроткой Марьи Гавриловны строится на песенно-сказочном материале. В основе его — подлинные факты из жизни купцов Заволжья.
Взволнованность её передана песенными и сказочными образами: «Не огни горят горючие, не котлы кипят кипучие, горит-кипит победное сердце молодой вдовы» (после встречи с Алексеем).
Таков и образ Дуни. В моменты тревоги и тоски звучит в её душе песня, как образ здоровой и ясной жизни, усиливая отвращение к хлыстовским радениям. Стилизованными песенными образами изображает Мельников молодость и красоту: «Не стая белых лебедей по синему морю выплывает, не стадо величавых пав по чисту полю выступает; чинно, степенно, пара за парой идёт вереница красавиц» [Мельников, 1994, т. 1, с. 213—214].
Фольклор — главный элемент в создании социально-типических характеров. Он используется и при показе разных типов купцов, вышедших из крестьянства и не утративших социальных корней.
Колоритен образ купца-тысячника Чапурина, и наиболее полновесен по насыщенности фольклором. Он любит традиционную обрядность в доме; присловья, поговорки, прибаутки украшают его речь, он то перефразирует их, то цитирует дословно: «Пей-ка, попей-ка, на дне-то копейка; выпьешь на пять алтын — да и свалишься под тын» [Мельников, 1994, т. 2, с. 219]. Он весельчак в компании и любит хорошенько разгуляться: «Гости пьют да посуду бьют, кому-то не мило, того мы в рыло». Бывает заносчив, деспотичен, по-мужицки груб: «Рылом не вышла учить меня!» — кричит жене. «Гордан», — говорят о нём. Характер Чапурина неординарен: доброта, щедрость, отходчивость уживаются рядом с жаждой наживы; но он соблюдает известную порядочность в делах и выгодно отличается от своих собратьев.
Пётр Степанович Самоквасов — казанский купец, весельчак и певун.
Автор называет его «казанец», а приятеля его Семёна — «саратовец». Это сочетание вызывает ассоциацию с популярной в Поволжье народной балладой «Молодец казанец, душа астраханец», сюжет которой своеобразно интерпретирован Мельниковым в судьбе Самоквасова. В балладе молодец посмеялся над девушкой и был наказан ею с изощрённой жестокостью. В дилогии «казанец» сам жертва девичьего обмана. Фленушка высмеивает и дурачит его, обещает выйти за него уходом, а когда он снимает в городе квартиру и возвращается за нею в скит, он застаёт похожую на похороны церемонию пострига. Фленушка превратилась в мать Филагрию. Впоследствии Самоквасов женится на Дуне Смолокуровой, становится богат, но уже в роли жениха Дуни он утрачивает прежнюю обаятельность и весёлость. Если в первой части дилогии его образ соответствует образу Фленушки обилием инкрустаций из песенных текстов, то в конце дилогии он становится бледнее и скучнее.
В образе Колышкина, в прошлом горного инженера, затем владельца пароходов, фольклорный материал используется меньше; изредка в его речи мелькают пословицы, приговорки; наиболее типичен образ купца Смолокурова, наживающего миллионы безжалостной эксплуатацией рабочих и не гнушающегося никаким обманом и шантажом. Он не прочь надуть и своих собратьев-купцов, прижать промышляющего книжной торговлей Чубалова. Есть в дилогии и традиционный купеческий брат, оказавшийся пленником хивинского хана, в описании его судьбы Мельников использовал устные рассказы про русских пленников Бухары, о которых писал и В. И. Даль в 50-х годах.
В эпопее показаны талантливые хранители и исполнители произведений устной народной поэзии: знаменитая певица и плакальщица Устинья Клещиха, известная по всему Заволжью своими песнями и причитаниями; мастерица рассказывать сказки Дарья Никитишна, знахарка Егориха и другие.
Характеризуя их, автор показывает народное отношение к их мастерству: «Золото эта Клещиха была. Свадьбу играют, заведёт песню — седые старики вприсядку пойдут, на похоронах плач заведёт — каменный зарыдает» [Мельников, 1993, т. 1, с. 554]. Для полноты представления о мастерстве и талантливости «плачей» Мельников приводит полностью тексты похоронных и поминальных причитаний.
Образ знахарки Егорихи дан в двух оценках. Скитницы связывают с нею всевозможные поверья о колдунах и знахарях. Автором приводится от их лица обстоятельный перечень
сведений о нечестивых действиях колдунов (3, 386—389). В деревнях, наоборот, знахарка пользовалась любовью и почётом: она помогала травами и кореньями от болезней. Речь Егорихи уснащена сказочными и песенными формулами: «Куда идёшь — пробираешься? Дело пытаешь, аль от дела лытаешь?». [Мельников, 1993, т. 2, с. 170]. В её наставлении Марье Гавриловне звучат фразы из свадебной величальной песни: «Носи золото — не изнашивай, терпи горюшко — не сказывай». Автор заставляет знахарку читать заговор и разъяснять значение разных трав несколько книжным языком; книжность речи придаёт некоторую искусственность достоверному по существу образу деревенской знахарки.
Типичен образ стряпухи и сказочницы Дарьи Никитишны. Никитишна росла сиротой. «Житье сиротинке — что гороху при дороге: кто пройдёт, тот и порвёт», — замечает автор и тут же приводит пословицу: в сиротстве жить — только слёзы лить [Мельников, 1993, т. 1, с. 87]. Скитницы — почти все в прошлом крестьянки, речь их то уснащена церковно-молитвенными выражениями, то красочна по-крестьянски, но жизнь в скитах сделала их алчными, неискренними, празднолюбопытными. Мать Таисея ласково угощает Самоквасова после похмелья, уговаривает его жениться, «со сладкой улыбкой глядя на туго набитый бумажник Петра Степановича. Так блудливый, балованный кот смотрит на лакомый запретный кус, с мягким мурлыканьем ходя тихонько вокруг и щуря чуть видные глазки» [Мельников, 1993, т. 2, с. 425]. Речь её уснащают поговорки: «Кто помоложе, тот рублём подороже; мотоват да неженат, себе же в наклад». Иной смысл получают произведения фольклора в устах сирот Марьи-головщицы, Устеньки-московки, бедной вдовы Ольги Панфиловны. Пословицы о сиротстве, сиротские причитания выдают их внутреннюю ожесточённость, иногда ненависть к богатым купеческим дочерям.
Социальная значимость фольклора учитывается при показе разных групп населения. Купцы считают естественным в их деле обман, умение воспользоваться чужой ошибкой,
одурачить; таковы их пословицы: «Купец — тот же стрелец, чужой оплошки должен ждать» (Масляников); «Умей воровать, умей и концы хоронить» (Веденеев); «Всякий Демид в мой кошель угодит» (Булыня); «Сват сватом, брат братом, а денежки не родня» (Смолокуров) и другие.
У крестьян, лесорубов и рабочих, находящихся в кабале у купцов, другая мораль и другие пословицы. О купцах, тысячниках и богачах они говорят с ненавистью: «Богатых и смерть не сразу берёт»; «На фабриках-то крестьянскими мозолями один хозяин сыт».
Крестьяне имеют свой социально-исторический опыт. Их спасает только труд от зари до зари, зимой в лесу, летом в поле; «На перву страду выльешь поту жбан, на втору — полный чан». Зимой в лесу, когда дни коротки, прежде всего ценится время, и лесорубы говорят: «На заре не работать, рубль из мошны потерять»; «Долго спать — добра не видать», «Долго спать — долгу наспать».
У деревенской бедноты свои поговорки, проникнутые грустным юмором: «Наготы да босоты изувешены шесты, холоду да голоду амбары полны»; «Две полы, обе голы, да и те не свои»; «Хоть мёрзни с холоду, хоть помирай с голоду». В поговорках отражена горечь сиротства, обрекающего человека на жизнь у чужих людей: «Чужой обед хоть и сладок, да не спор. Чужие хлеба живут приедливы». У сироты «приданого голик да кузов земли». Народ высмеивает жадность попов и монахов: «Не учи козу — сама стянет с возу; рука пречиста всё причистит»; «Молодец поп-хльшовец: за пару лаптей на родной матери обвенчает»; иронически отзывается о старообрядческих толках и сектах: «Что ни мужик — то вера, что ни баба — то устав». Отрицательно относятся крестьяне к чиновникам, к уездным и губернским судам: «Судья — что плотник: что захочет, то и вырубит. А закон у него — что дышло: куда захочет, туда и поворотит».

Отредактировано Кассандра (2015-12-23 02:21:14)

Мария Всеволодовна Крестовская
"Ранние грозы"
Взялась читать данную книгу, потому что она написана дочерью самого Всеволода Крестовского. И не обманулась в ожиданиях. Не отложила книгу, пока не прочитала. Любовные и семейные происшествия, происходившие в 19 веке, описанные в романе, актуальны и сейчас. Молодая девица, 17 лет, выходит замуж за крупного тридцатилетнего чиновника. Рождается дочь, с которой, в силу своего молодого возраста, они становятся скорее подругами, с полными доверительными отношениями. Муж, занятый на службе, ни в чём жену не ограничивает, любые желания в любых магазинах в её распоряжении, балы, маскарады - ходи сколько хочешь. Одна беда: не обладает в любви её супруг должным темпераментом. И потянуло даму, которой уже за тридцать, к молодым кавалерам...
Книга о том, как некоторые не ценят то, чем располагают, как легко поломать отношения и жизнь себе, своим близким, как ложное чувство самолюбия не даёт возможность помириться, восстановить тёплые доверительные отношения, и это называется "выдержать характер", не думая о ребёнке, какая это травма для него... Хотя, казалось, чего проще, протяни первым руку, не замыкайся, не отчуждайся, и это позволит забыть о ссоре, и станет казаться ничтожным к ней повод, иначе пропасть увеличится, и с каждым днём будет расширяться, пока рука, протянутая к тебе, не сможет уже дотянуться...
Герои книги - живые, натуральные люди, не носители односторонней авторской идеи, какой-нибудь одной черты, отрицательной или положительной. Роман читается очень легко и живо. Очень удачно использован приём, когда действие видится то глазами подзагулявшей матери, то её дочери. Героям действительно сопереживаешь. Интересна и сама бытовая жизнь, зимой в квартире, летом на даче, петербургского "среднего" класса того времени, прописанная очень хорошо и органично, не отягощая сюжет излишними описаниями.
След в душе роман, несомненно, оставит у думающего человека.
Рада, что открыла для себя эту писательницу, которая является достойной писательской славы своего отца.

Отредактировано Кассандра (2019-04-13 14:58:19)

Михаил Загоскин
"Вечер на Хопре. Искуситель"
- М.:Сибирская благозвонница,2011.Серия "Золотой фонд исторического романа".
Многие любители исторического жанра с большим интересом открывают для себя этого писателя.
Сборник историй "Вечер на Хопре" - это мистические истории с участием призраков и прочих демонов перекрёстка, с которым заключили договор. Очень занятно.
Роман "Искуситель" - о временах конца 18 века, начало похоже на "Капитанскую дочку": Поволжье, у всех ещё в памяти обстоятельства усмирения пугачёвцев, затем сюжет начинает развиваться совершенно в духе "Жозефа Бальзамо", и даже с участием Калиостро.
Главный герой, став сиротой, воспитывается у дальнего родственника вместе с его дочерью, они считают друг друга братом и сестрой, и очень дружны, затем случайно герой узнаёт, что они родня настолько дальняя, что могут и жениться, тем более, он наследник солидного состояния.
"- Машенька! - шепнул я, взяв ее за руку, - Ты на меня сердишься?
- Конечно, сержусь. Зачем в рядах вы не хотели меня поцеловать?
Вы! Странное дело, до моей прогулки на ярмарку, это вы разогорчило и разобидело бы меня до смерти, а теперь - не знаю почему - это переменное словцо вы показалось мне даже приятным.
- Послушай, Машенька, - сказал я, - ты напрасно на меня сердишься, как можно нам целовать друг друга: мы уже не дети.
- Так что ж?
- Это неприлично.
- Неприлично!.. Да разве я тебе не сестра?
- Нет, Машенька.
- Ну, конечно, не родная, но, мне кажется, двоюродные сестры целуют своих братьев.
- Да кто тебе сказал, что мы двоюродные?
- Ах боже мой! Да какие же?
- Мы почти совсем не родня с тобою.
- Не родня! - повторила Машенька, и я чуть не вскричал от ужаса: в ее розовых щеках не осталось ни кровинки, губы посинели, а рука, которую я держал в моей руке, вдруг сделалась холодна, как лед. - Не родня! - продолжала она еле слышным голосом. - Ах, братец, как ты испугал меня! Ну можно ли так глупо шутить.
- Успокойся, Машенька! - сказал я. - Да и чего ты испугалась? Ну да, конечно, мы не родня, я могу на тебе жениться, а ты можешь выйти за меня замуж.
Машенька вздрогнула, ее бледные щеки запылали, она вырвала из моей руки свою руку и почти в то же самое время, протянув ее опять, сказала с улыбкой:
- Теперь я вижу, братец, ты шутишь."
Однако всё выясняется, никто не против свадьбы, однако опекун, во избежание идущих толков, что он специально сватает дочь за богатого наследника, предлагает юноше испытать свою любовь, прослужив 3 года в Москве, и если за это время он не переменит своего решения, то тот даст своё благословение. К тому же, предостерегает от женитьбы из чувства долга:
"- Там, где все благополучие основано на взаимной любви, там не может быть ни долга, ни обязанности - с этими плохими помощниками недалеко уйдешь. Супружество не служба, это в службе есть и долг, и обязанности, но зато ведь есть и отставка."
Итак, герой совершает путешествие в Москву, где служит благополучно два года. Всё меняется, начиная с поездки с друзьями за город, на пикник, где его знакомец фон Нейгоф рассказывает, что был знаком с графом Калиостро, и тот передал ему свои силы, как колдун, перед смертью, перед арестом, зная, что из замка он уже не выйдет.
Теперь Нейгоф боится их активировать, но ЭТО прорывается, и его беспокоит. Конечно, приятели не верят, подвергают глуму и просят показать им чёрта. Нейгоф отнекивается, но наш герой уговорил-таки по секрету от всех сказать, как это делается, уж больно охота пощекотать нервы.
Итак, нужно найти заброшенное кладбище, начертить два круга, в одном сжечь заклинание, в другом стоять, и не выходить, пока не прозвонят заутреню, ибо тогда тёмные силы подчинят себе.
Герой так и сделал, однако, считая себя человеком просвещённым, и не желая выглядеть идиотом для ранних прохожих, выходит из круга. Попался! И так крепко, что чуть не сломал жизнь себе, любовнице, её мужу, своей невесте и родным...
Увлекательный роман с живыми диалогами, поднимающий вопросы, которые по сей день вызывают жаркие споры, к примеру, об аристократии.
" - Оно, кажется, как будто бы и так, ваше сиятельство, - сказал Лугин, понюхав табаку из своей серебряной табакерки, - да только вот беда, что там, где нет аристократии, чинов и званий, так уж, наверное, есть аристократия богатства. Посмотрите, батюшка, хоть на Соединенные Американские Штаты: там не станут кланяться герцогу, а так же гнут шеи перед богатым капиталистом, то есть уважают в нем не доблести и великие дела его предков, но миллионы, полученные им в наследство от отца и нажитые, может быть, самым низким и подлым образом. Позвольте спросить, ваше сиятельство, неужели это уважение к богатству менее оскорбительно для нашего самолюбия, чем уважение к знаменитому имени?"
Сначала поневоле удивляешься, как такой роман пропустили, и не изучают в школе, хотя бы на факультативе? Но в советское время вряд ли пропустили выражения "остановить пугачёвскую сволочь", или высказывание о французских философах-утопистах, которые, как известно, являются одной из "трех источников-трёх составных частей марксизма-энгельсизма".
"Если вы читали французских философов восемнадцатого столетия, то не скажу вам ничего нового, если же вы их не читали, с чем от всего сердца вас поздравляю, то к чему засаривать ваше воображение, зачем охлаждать душу софизмами этих мудрецов, которые, не умея создавать ничего, старались только разрушить и, отнимая у человека все - даже надежду, - называли себя благодетелями и просветителями рода человеческого... Шарлатаны! Если бы, по крайней мере, они продавали хлебные пилюли и безвредную подкрашенную воду... Нет! Они торговали ядом."
"О, как постигли эту истину наши современные французские писатели! Посмотрите, как скучна, как бесцветна добродетель и как обольстителен и любезен порок в их сочинениях? Прочтите их модные романы, Виктора Гюго, Александра Дюма, быть может, (?!), но уже, конечно, вы не скажете: фу, как это пошло! Правда, с некоторого времени и эти гениальные мерзости начинают казаться пошлыми, но что ж делать: такова участь всего земного."

Отредактировано Кассандра (2016-01-20 14:33:41)

Алексей Кириллович БУЛЫГИН

Прабабушка «Изауры»:

Е. Марлитт и её роман «Вторая жена»

В рассказе Н. А. Тэффи «Экзамен» есть такой эпизод. Главная ге­роиня, гимназистка Манечка Куксина, накануне экзамена весь день «пролежала на диване, читая «Вторую жену» Марлитта, чтобы дать от­дохнуть голове, переутомлённой географией».

В известных мне изданиях Тэффи комментарий к этому фрагменту отсутствует. Надо полагать, современникам великой юмористки он был и не нужен: если заглянуть в библиотечный каталог, то может сложиться впечатление, что практически все гимназистки России в то время читали «Марлитта» — настолько велико было число изданий его романов. Еще в 1899 году один из переводчиков писал, что «спрос на произведения Марлитт как в России, так и в странах Европы огромен, причём особый интерес к ней проявляет молодёжь». Тем не менее, в связи с тем, что это имя почти ничего не говорит современному читателю, не лишним было бы хотя бы вкратце ответить на вопрос, почему невероятно популярный в своё время автор оказался практически полностью забытым.

Во-первых, Тэффи не ошиблась в выборе грамматической формы. «Вторая жена» именно Марлитта. Так, по крайней мере, мы должны были бы говорить в соответствии с «канонической» формой имени авто­ра, указанного на титульном листе. Но и переводчик имел основания для употребления иной формы фамилии: ни для кого не было секретом, что Евгений Марлитт — это псевдоним женщины. Оба эти факта и породили распространённую
«неканоническую» форму писательской «маски»: Евгения Марлитт. Здесь, кстати, можно вспомнить аналогичную ситуа­цию с Авророй Дюпен, которая в своё время также взяла мужской псев­доним: Жорж Санд. Ощущение, что автор женщина, настолько сильно, что мы бессознательно нарушаем правила склонения имён существи­тельных, говоря, например, «в романах Жорж Санд», хотя, конечно, по нормам русского языка следовало бы: Жоржа Санда.

Во-вторых, романы Евгении Марлитт вовсе не были только развле­кательным чтением для «переутомлённых голов»: в противном случае Учёный комитет по народному образованию вряд ли стал бы их реко­мендовать «для пополнения ученических библиотек и народных чита­лен». Эта приписка на обороте титульного листа «Второй жены» наво­дит на размышления: ведь не рекомендовали же, к примеру, для народ­ного и подросткового чтения романы упомянутой выше писательницы-француженки! Можно предположить, что подобное решение чиновников из комитета было связано либо с исключительными художественными достоинствами книг Марлитт, либо с их политической направленностью, либо с присутствием в романах писательницы особых моральных ценно­стей, близких «генеральной линии» императорской России.

Первый вариант маловероятен хотя бы потому, что переводы рома­нов Марлитт на русский язык были выполнены крайне небрежно, отчего возникало ощущение их тяжеловесности — о какой-то особой художест­венности в подобном варианте не было и речи (к сожалению, именно в таком, неотредактированном виде наши отечественные издатели попы­тались «воскресить» отдельные произведения Марлитт в начале пере­стройки, вследствие чего публикация нескольких романов писательницы — таких, например, как «Златокудрая Эльза» — прошла незамеченной, да и осуществлено это было в далёкой провинции).

Второй вариант также сомнителен: действие всех романов Марлитт протекает в романтическом антураже маленьких немецких княжеств XIX века, ещё не вошедших в состав единой Германии — естественно, если какой-либо политический подтекст в любовных романах Марлитт и при­сутствовал, то он несомненно был абсолютно далёк от чисто российских социальных проблем. Более того, любопытен следующий факт: начало многолетнего перерыва в публикации романов Марлитт на русском язы­ке было связано отнюдь не с событиями октябрьской революции, как зачастую имело место с творчеством других писателей, а с политической ситуацией в России в 1914 году: началом Первой мировой войны и по­всеместными антинемецкими настроениями.

После Октября имя писательницы не было под запретом. Новая власть её просто игнорировала, полагая, что советскому читателю абсо­лютно не интересны романы о «роковых страстях» аристократов в их старинных замках. В «Литературной энциклопедии», выходившей с кон­ца 20-х годов, о Марлитт можно было прочитать следующее: «Марлитт Евгения (псевдоним Е. Ион) [Marlitt, 1825 — 1887] — популярная немец­кая романистка, имевшая огромный успех в широких бюргерских кру­гах, особенно среди женщин. Происходила из буржуазной семьи. Автор ряда романов, типичных для развлекательного «чтива» немецкого ме­щанства 60 — 70-х гг., сочетающих уголовную сюжетику с филистерской моралью»[i]. Уже к концу 30-х годов авторов этой энциклопедии обвини­ли в вульгарном социологизме, что было безусловно справедливо, одна­ко этот факт, разумеется, никак не способствовал скорейшей публикации произведений немецкой писательницы: Германия вскоре вновь обрела статус нашего главного врага. Тем не менее, уцелевшие в многочислен­ных катаклизмах XX века экземпляры романов Марлитт читали в нашей стране запоем. И при этом гораздо охотнее, чем любые «злободневные» романы о «хлебе», «брусках» и «чёрном золоте» — последние списыва­лись из общественных читален в идеальном состоянии, в то время как первые умирали естественной для книг смертью: зачитывались в бук­вальном смысле до дыр, случайно выживая лишь в частных собраниях. Поэтому неудивительно, что те, дореволюционные, издания Марлитт давно уже стали библиографической редкостью. Достаточно сказать, что моя попытка несколько лет тому назад найти дореволюционные издания самого известного романа писательницы «Вторая жена» в библиотеках Санкт-Петербурга едва не оказалась безуспешной: несмотря на то, что это произведение многократно переиздавалось, мне удалось обнаружить лишь один единственный экземпляр в Публичной библиотеке, и то по степени потрёпанности больше напоминавший чудом уцелевший ману­скрипт первых веков христианства, чем книгу столетней давности.

Войны с Германией, политическая обстановка привели к тому, что имя Марлитт в нашей стране было практически вычеркнуто из истории литературы. За ней закрепилось клеймо «буржуазной писательницы»; в энциклопедиях и случайных комментариях о ней говорилось исключи­тельно как об авторе «пошлых и сентиментальных романов». Произве­дения её не печатали, хотя почти все, кому удавалось их прочитать в глухие советские годы, сходились на том, что это подлинные шедевры в жанре любовного романа, вполне достойные занять место с произведе­ниями других выдающихся романисток XIX столетия: Жермены де Сталь и Жорж Санд. Надо сказать, что не только сочинения, но и сама жизнь Евгении Марлитт может быть прекрасным уроком для наших со­временников.

В её биографии мы не найдём ни авантюрных коллизий, вроде от­ношений с Наполеоном Бонапартом у первой из вышеназванных рома­нисток, ни красивых любовных историй, как, например, роман с Шопе­ном у второй. Но в этом есть и свои преимущества. По крайней мере, история жизни немецкой писательницы лишена нездоровых интимных подробностей, каковыми изобилуют жизнеописания её французских коллег.

Евгения Ион, позднее взявшая псевдоним Е. Марлитт, родилась 5 декабря 1825 года в расположенном неподалёку от Эрфурта небольшом городке Арнштадте, входящем в состав Тюрингии. У её отца в молодо­сти были явные способности к живописи, которые, однако, остались не­реализованными: по настоянию родителей он вынужден был стать куп­цом. Мать Евгении происходила из обедневшей аристократической се­мьи. Выйдя замуж, она полностью посвятила себя воспитанию детей, дав им начальное музыкальное и художественное образование. Под руководством матери будущая писательница выучила несколько иностранных языков и с детства запоем читала книги и журналы, привозимые отцом из заграничных поездок.

Когда девочке исполнилось 11 лет, родители обратили внимание на то, что она обладает прекрасным голосом и замечательными музыкаль­ными способностями. Вскоре ей наняли учителя пения из числа при­дворных музыкантов князей Шварцбург-Зондерсгаузен, которые с XIV столетия владели Арнштадтом и его окрестностями. Заметим, что места, в которых росла Марлитт, были овеяны легендами и преданиями, а с замком, где жил княжеский род, было связано множество таинственных и романтических историй. Некоторые из них перешли и на страницы её романов. После пяти лет занятий учитель пения, Штаде, стал уговари­вать отца девушки отправить её в какой-либо крупный центр для даль­нейшего обучения музыке, так как не сомневался, что с теми данными, которыми она обладала, блестящая карьера певицы ей обеспечена. Но к тому времени финансовые дела семьи резко ухудшились, средств для образования не было. Веря в талант дочери, отец обратился за помощью к княгине Матильде Шварцбург-Зондерсгаузен, которая имела собствен­ный придворный оркестр и театр. Энергичная золотоволосая девушка (этими качествами она позднее наградит своих любимых героинь: Эльзу, Агнессу Франц, Лиану и её сестру) с первого же взгляда понравилась княгине. На экзамене, который принимал бас из придворного театра, Евгения показала такие превосходные результаты, что решено было не ограничивать обучение вокалом, а дать ей возможность получить все­стороннее гуманитарное образование. Девушка переезжает жить в кня­жеский замок, где помимо пения занимается игрой на рояле, живописью, историей и литературой, выступает на сцене театра. Однако вскоре она достигает такого уровня, когда учителя уже просто не могут дать ей ни­чего нового. В 1844 году княгиня отправляет талантливую воспитанницу в Вену для обучения в консерватории, взяв на себя заботы о её матери­альном обеспечении.

Попав в крупнейший музыкальный центр Европы, Евгения учит итальянский язык, осваивает оперные партии. В 1846 году в Лейпциге состоялся её дебют в качестве солистки, прошедший весьма успешно. Какое-то время она выступала на оперных сценах провинциальных не­мецких городов, и всюду её артистизм, бархатный голос, умное и тонкое проникновение в образы героинь встречали самый тёплый прием. Не забывала она и свою меценатку, часто навещая её владения и играя в придворных спектаклях. О Евгении Ион уже начинали говорить как о восходящей звезде, когда неожиданно на неё обрушилось страшное не­счастье: она стала глохнуть. Несмотря на помощь княгини, которая оп­лачивала ей и поездки на воды, и лечение у знаменитых врачей, болезнь прогрессировала. И хотя она не привела к полной глухоте, с мечтами об оперной карьере пришлось расстаться.

Удар был тяжёлый, но природными чертами юной немки были не­утомимая энергия и работоспособность, острый проницательный ум, который ценили многие её современники. Матильда Шварцбург-Зондерсгаузен, успевшая искренне полюбить девушку, о её разносто­ронних способностях знала не хуже остальных, поэтому не только жалостью, но и интересом к яркой личности было продиктовано желание кня­гини взять её к себе чтицей и секретаршей.

С 1853-го по 1863 год несостоявшаяся певица сопровождала свою благодетельницу в путешествиях как по многочисленным княжествам Германии, так и по странам Европы. Во время поездок она смогла по­чувствовать, что в общественной жизни происходят перемены, которые в корне ломают весь сложившийся уклад, несут новую систему ценно­стей. Не будем забывать, какое это было тревожное время. Евгении было 23 года, когда Францию и Германию потрясли революции. Тогда же ак­тивизировался процесс превращения разрозненных германских княжеств в мощное буржуазное государство. Аристократический мир, овеянный романтическим ореолом, уходил в прошлое. В этих обстоятельствах дворянская элита оказывалась зачастую беспомощной и доходила до полного разорения, не желая расставаться со своими предрассудками, мешавшими адаптироваться к новым условиям жизни. Некоторое пред­ставление о сложностях существования дворян в ту эпоху даёт хотя бы следующая сцена из романа «Вторая жена». Магнус, брат Лианы, видя тяжкое финансовое положение матери и желая помочь, передаёт ей го­норар от издания своей книги по ботанике. Казалось бы, графиня Трахенберг должна с благодарностью принять дар, однако... "«Ископаемые растения, сочинение графа Магнуса Фон Трахенберга», — громко прочла графиня. Гневно сжав губы, она поверх книги с минуту пристально, уничтожающим взглядом смотрела в лицо сына (...). Она принуждённо захохотала и отбросила от себя толстый том с такой силой, что он с гро­хотом пролетел сквозь стеклянные рамы на каменные ступени террасы (...). — «О трижды счастливая мать, какому сыну дала ты жизнь! Слиш­ком малодушный, чтобы сделаться солдатом, слишком ограниченный, чтобы быть дипломатом, он, потомок князей Лютовиских, последний граф Трахенберг, унижает себя до того, что сочиняет книги за плату!".

Сейчас нам может показаться диким, что ещё в XIX веке для множе­ства немецких аристократов сама мысль зарабатывать на жизнь творче­ским трудом была крамольной. Вспомним, что и другой герой романа, старый гофмаршал, узнав, что Лиана продавала свои рисунки, потрясён так, как если бы ему доложили, что жена его племянника занималась проституцией.

Самой Евгении также пришлось столкнуться с сословными пробле­мами: родственники матери не могли смириться с тем, что представи­тельница знатного рода поёт в опере. Таким образом, глухота, заставив­шая её покинуть сцену и стать придворной, воспринималась ими как божественный промысел, направивший отступницу на истинный путь. Впрочем, вскоре их поджидало новое огорчение.

К началу 1860-х годов у княгини Матильды Шварцбург-Зондерсгаузен, как и у многих других правителей небольших германских княжеств, катастрофически ухудшились дела. Возможностей содержать пышный двор и собственный театр у владетельницы Арнштадта больше не было. Весной 1863 года ей пришлось расстаться и с любимой компаньонкой, которой она всё же сохранила денежное пособие.

Евгения поселилась в семье брата, работавшего учителем в их род­ном городе. На этот раз перемена в судьбе не была болезненной. Во-первых, несмотря на хорошие отношения с княгиней, честную и прямо­линейную Евгению раздражала придворная жизнь, полная лицемерия и фальши. Во-вторых, она чувствовала в себе способность к иной деятель­ности, желание которой появилось у неё за несколько лет до расставания с патронессой. Многие корреспонденты Матильды, которым секретарша отвечала от имени княгини, были восхищены её стилем и давали советы заняться писательским ремеслом. И вот, наконец, такая возможность представилась. Ещё будучи у княгини, она разработала множество сцен, из которых, покинув замок, создала несколько рассказов и повесть «Две­надцать апостолов». Их она в конце 1864 года отослала Эрнесту Райлю, редактору популярного в бюргерской среде журнала «Беседка».

От печатания рассказов Райль отказался, потому что после публика­ции четырёхтомного цикла «Шварцвальдских деревенских историй» Бертольда Ауэрбаха и их шумного успеха множество мелких авторов бросились разрабатывать «деревенскую» тему, вследствие чего интерес к ней значительно ослабел. Повесть же «Двенадцать апостолов» редак­тор счёл достаточно оригинальной и 12 апреля 1865 года опубликовал её в своём журнале под выбранным Евгенией псевдонимом Е. Марлитт.

Литературный дебют молодой писательницы прошёл успешно: по­весть встретила самый доброжелательный приём, так что когда в сле­дующем году Райль получил от Марлитт роман «Златокудрая Эльза», то сомнений в том, печатать его или нет, уже не было. Но всё же редактор произвёл в тексте некоторые необходимые, на его взгляд, сокращения. Роман вызвал необыкновенный интерес и вскоре был опубликован от­дельным изданием и без купюр. Его почти сразу же перевели на англий­ский, французский, а чуть позже — и на русский язык. Подобная схема воспроизводилась и впоследствии: сначала произведения Марлитт печа­тались в «Беседке» (популярность которой из-за этого необыкновенно возросла: за десять лет её тираж со 175 тысяч экземпляров увеличился более чем в два раза, так что, конечно, никаких сокращений Райль уже не допускал), затем романы выходили отдельными изданиями и немед­ленно переводились на иностранные языки. Огромной популярностью пользовались её «Исповедь старой девы», «Имперская графиня Гизела», «Степная принцесса», «В доме Шиллингов», «Женщина с рубинами» и многие другие. Но особое признание получил роман «Вторая жена».

Читатели не переставали восхищаться изяществом её стиля, тонкой иронией, удивительным оптимизмом её произведений, не подозревая, какой ценой за всё это заплачено. Рок упорно преследовал Марлитт: во второй половине 60-х годов из-за отложения солей у неё начал разви­ваться паралич, в результате чего через несколько лет писательница не могла ни ходить, ни даже стоять. Теперь она до самой смерти была при­кована к инвалидной коляске. Доход, который приносили ей романы, позволил ей купить в Арнштадте собственную виллу, куда она привезла вконец обнищавшего отца и откуда уже более не уезжала.

Время, когда творила Марлитт, не было периодом расцвета немец­кой литературы. Великая эпоха, давшая миру Лессинга, Гельдерлина, Гете, Шиллера, Клейста, Гейне и многих других, закончилась к концу 40-х годов. Приоритет в общественной жизни получили точные науки. Достаточно сказать, что во второй половине XIX века Германия занима­ла первое место в мире по количеству научных журналов. Объединение в 1871 году германских княжеств в единую империю под началом Виль­гельма I вызвало огромный национальный подъём, способствовавший превращению страны в сверхдержаву; однако этот же процесс привёл к обострению всех противоречий, которые нёс с собой буржуазный строй. Не будем забывать, что именно в это время приобретал популярность марксизм, пытавшийся противостоять антигуманным тенденциям новой формации. Жизнь диктовала искусству необходимость осмысления про­исходивших перемен, поэтому неудивительно, что в немецкой литерату­ре 1870 — 80-х годов доминировал реализм, представленный именами Т. Фонтане, Ф. Шпильгагена и др. В расцвете сил находились Ф. Геббель и К. Гуцков, новое слово в искусстве произнёс создатель музыкальной драмы Р. Вагнер. Оригинальная философско-художественная проза, правда, ещё не имевшая успеха на родине, выходила из-под пера Ф. Ницше.

В наше время в курсах истории немецкой литературы имя Марлитт мелькает лишь эпизодически, так что можно подумать, будто бы основ­ное внимание читателей было привлечено к вышеперечисленным писа­телям. На деле же всё обстояло не так. По свидетельству множества со­временников, романы Марлитт пользовались гораздо большей популяр­ностью, чем литература «реалистического» направления, не говоря уже об авторах с модернистским уклоном.

И это вполне понятно, так как трудно назвать такую эпоху, когда бы отсутствовал спрос на произведения о любви. Читатель находил в рома­нах Марлитт не просто красивое изображение любовного чувства и свя­занных с ним переживаний, но и повод для размышлений. Каждый чело­век рано или поздно сталкивается с «вечными» проблемами: взаимоот­ношениями мужчины и женщины, мужа и жены, семейными трудностя­ми и проч. Сложно, к примеру, представить девушку, которая не заду­мывалась бы над тем, как стать любимой, как сохранить привязанность близкого человека, как построить отношения в семье. На эти и подобные вопросы в произведениях Марлитт можно найти достаточно чёткие и убедительные ответы. Её главные героини попадают в нелёгкие ситуации (финансовые, семейные, социальные и т. п.), выйти из которых им помогают не стечения случайных обстоятельств, а личные качества: ум, талант, трудолюбие, самоотверженность. В этом нам видится основное отличие романов Марлитт от так называемой «сентиментальной» лите­ратуры, в которой женщина — почти всегда игрушка в руках рока, пас­сивный объект сложных интриг.

Для того чтобы добиться счастья в новых условиях, считает Мар­литт, женщине недостаточно одной красивой внешности (непременного, а часто и единственного атрибута множества героинь «сентименталь­ных» романов), ей необходим ещё и духовный потенциал. Умение осво­бодиться от предрассудков, пойти наперекор собственному мнению ради достижения благородных целей, самоотверженно выполнять то, что под­сказывает сердце, — вот непременные условия на пути к гармоничной жизни. Недаром энергичные героини Марлитт были близки такой писательнице, как Мариэтта Шагинян, которая настойчиво советовала пере­издать её романы, считая, что они будут весьма интересны и полезны советским женщинам. Но клеймо «буржуазной писательницы», которое закрепилось за Марлитт благодаря высказываниям немецкого критика-марксиста Франца Меринга, помешало встрече советских читателей с её произведениями, в том числе и с романом «Вторая жена».

Завершение и выход в свет этого романа в 1873 году совпали с тяжёлым событием в жизни Марлитт — смертью отца (её мать умерла за 20 лет до того). Тем не менее, это одно из самых светлых произведений пи­сательницы. Оно повествует о том, как, несмотря на все мыслимые и немыслимые препятствия, может возникнуть любовь.

Для брака Лианы Трахенберг с Раулем Майнау все обстоятельства складываются крайне неблагоприятно. Сам барон весьма невысокого мнения о женщинах: любовницы ему быстро наскучили; в первой жене раздражали безалаберность, лень и пустота; любимая когда-то женщина, погнавшись за титулом, вышла замуж за герцога. Его желание жениться во второй раз продиктовано лишь чувством мести и желанием оградить себя от вмешательства посторонних женщин в свою жизнь. Своё полное безразличие к невесте герой и не думает скрывать: «Это двадцатилетняя жердь с рыжими волосами и потупленными глазами... Мне не нужно ни красивой, ни богатой жены, — она должна быть только добродетельна, то есть не должна беспокоить меня таким поведением, за которое пришлось бы мне краснеть». Неприязнь к будущей мачехе передаётся ещё до встречи с ней и сыну Майнау — маленькому Лeo. Не может примириться с более знатным происхождением Лианы старый гофмаршал. Ревностью и неприязнью ко второй жене Рауля исполнена всемогущая герцогиня. К тому же главная героиня попадает в обстановку торжества глубоко чуж­дого ей католицизма, один из представителей которого, кстати, патер-иезуит, постоянно преследует молодую баронессу. В новой семье и но­вой обстановке всё насквозь пропитано ложью и лицемерием. Добрей­шая госпожа Лен — и та вынуждена играть комедию, чтобы помочь Габ­риэлю и его несчастной матери. Но и правда оскорбительна для Лианы: муж подчёркнуто равнодушен к ней, так как уверен, что для такого примитивного создания, каким, по его мнению, является женщина, дос­таточно самого факта замужества, а также отсутствия забот о хлебе на­сущном.

В подобном взгляде на Лиану — главная ошибка мужественного и благородного Майнау. Его жена оказывается далеко не заурядной жен­щиной, у которой брак в форме делового договора не вызывает ничего, кроме отвращения. Ещё в семье матери она хорошо поняла, что аристо­кратия, не приспособившаяся к новым обстоятельствам, обречена, по­этому задача молодого поколения — выйти из ограниченных сословных рамок, влиться в общественную жизнь, заняться наукой и литературой, своим трудом обеспечить себе место в мире. В словах Лианы, обращён­ных к впавшему в апатию мужу, звучит позиция самой Марлитт: «Мы не похожи на тех домоседов, которые делаются эгоистами, совершенно от­казываются от общества прочих людей, ограничиваясь тесным кружком своих родных. У нас, напротив, самый беспокойных характер: нам хо­чется мыслить, совершенствоваться (...). Такая жизнь и деятельность доставляет наслаждение...».

Без сомнения, женщина с подобной позицией не могла остаться до­вольной своим браком, в котором всё противоречило её представлениям о жизни и о собственном предназначении. Она начинает борьбу за ут­верждение собственных идеалов и постепенно одерживает ряд побед. Вот, покорённый её добротой и обаянием, к ней искренне привязывается маленький Лео. Вот Лен посвящает её в мрачные семейные тайны, впер­вые осмелившись снять с них покров. А вот и сам Рауль Майнау замеча­ет, что его вторая жена — миловидная и умная девушка с золотыми воло­сами, с которой можно не стыдясь появиться в любом обществе, а не рыжеволосая жердь, какой видел Лиану его предубеждённый взгляд. Ум, талант и обаяние девушки рассеивают козни ревнивой и властной герцо­гини, старого гофмаршала и патера-иезуита. Оковы лжи падают перед терпением, трудолюбием и приверженностью к «истинной» религии (в данном случае — протестантизму).

Казалось бы, до чего силён и ограждён от различных веяний демо­нический, с улыбкой Мефистофеля, барон Майнау — но и он попадает под влияние собственной супруги, которой, как и прочим женщинам, ещё недавно отказывал в статусе разумного существа. Лиана вдохновля­ет его на запись путевых впечатлений, и Рауль вкушает прелесть творче­ского процесса. Он открывает для себя новую жизнь, чувствует, что в нём просыпается подлинная любовь. Это не просто тяга к красивой женщине: внешне герцогиня превосходит Лиану. Это именно та любовь, которая соединяет души, будит дремлющие в них силы, способствует максимальному раскрытию всех возможностей человека.

По мнению Марлитт, семейный союз людей будет крепким лишь то­гда, когда они, объединённые одной религией и общей целью, смогут создать друг другу условия для взаимного развития. Недаром скучаю­щий и разочарованный в жизни Майнау в итоге как бы заново рождает­ся, отказываясь и от «дребедени салонных условных форм», и от тупого, непреклонного догматизма католичества: он покидает двор лицемерной герцогини и открывает дорогу более близкому ему теперь протестантиз­му. Этот шаг выводит героя из ограниченного и изжившего себя мира дворянских поместий в бурную общественную жизнь.

Пафос романа как нельзя лучше соответствовал объединительным тенденциям эпохи, и стоит ли удивляться, что Германия, где пропаганда сильной, энергичной в социальной сфере личности велась не только в литературе, но и в музыке, философии и т. д., с момента образования единого государства за несколько десятилетий достигла такой мощи, что смогла бросить вызов всей Европе?

Конечно, Е. Марлитт не могла и предположить, что идеи женской эмансипации и освобождения от бесчисленных предрассудков, которые она проповедовала, в её стране смогут сыграть некоторую роль в форми­ровании агрессивного тоталитарного режима: писательница не была специалистом в области философских и политических учений. В этом отношении многие её современники-реалисты были более проницатель­ны: они видели отмирание феодальных форм, но ощущали эмбрион раз­ложения и в новом буржуазном укладе. У Марлитт внимание переносится не на политические вопросы и социальные перспективы, а на пробле­мы отношений и формирования духовно богатых людей. Свою позицию она выражает в предисловии к роману «Имперская графиня Гизела»: «Этот роман основывается на идеях гуманности, он старается пробудить любовь к человечеству в тех людях, которые вследствие прирождённого высокомерия и неправильного воспитания совершенно забывают, что у них один Творец и одинаковая участь на том свете с их братьями, что они только звенья, но ни в коем случае не препятствия в той общей цели, начало и конец которой в руках Всевышнего». Эти слова в полной мере можно отнести и ко «Второй жене».

Необыкновенно увлекательные сюжеты, мастерство в изображении характеров, особенно женских, психологизм и тонкое чувство юмора — всё это обеспечивало Марлитт восторженный приём у самых разных читателей: от юных девушек до престарелых бюргеров, от рабочих до изысканных аристократов.

Немалый интерес вызывали произведения писательницы в России, где всегда с нетерпением ожидали выхода её очередной книги. Один и тот же роман мог выйти в двух, а иногда и в трёх различных переводах буквально через несколько месяцев после появления первого издания. В начале века в России было издано полное собрание её сочинений.

Немалую роль во всех произведениях писательницы играет тема ре­лигии. Как известно, Германия — родина протестантизма, в XIX веке бывшая его оплотом. Однако в некоторых княжествах ещё достаточно сильны были католические традиции, которые для убеждённой протес­тантки Марлитт были полностью неприемлемы. Действительно, пафос её романов направлен на раскрепощение человека, освобождение лично­сти от догм и предрассудков, на утверждение активного творческого отношения к жизни, чему, конечно, в гораздо большей степени соответ­ствовали доктрины протестантизма. Неудивительно поэтому, что своих главных героев писательница наделила собственными религиозными взглядами, а их антагонистов — глубоко ей чуждыми. Для всех католиков в романе «Вторая жена» католицизм — лишь прикрытие их порочной сущности. Первая жена Рауля, несмотря на декларируемую религиоз­ность и частые посещения патера, входящего в орден иезуитов, избивает своих слуг, да и её духовный наставник не гнушается ничем: с лёгкостью подделывает завещание; пылая страстью, докучает приставаниями к главной героине, а, получив в очередной раз отказ, пытается её убить, сбросив в пруд. Отвратителен старый гофмаршал, на чьей совести мед­ленное убийство индийской женщины, которую когда-то любил его брат. Не отличается христианским смирением и гордая, самолюбивая герцогиня, упоённая властью и вседозволенностью. Пожалуй, все смет­ные грехи представлены в этих типах. Их миру жестокости и фальши противостоят Ульрика и Магнус Трахенберги, кротко переносящие все обиды, милосердные, великодушные и самоотверженные.

Но всё своё понимание этики протестантизма Марлитт выражает в образе главной героини. Подлинно христианское начало писательница видит не во внешнем соблюдении мёртвых обрядов, а во внутренних качествах человека: в сочетании кротости и творческой активности, в честности и простоте, в любви к людям и неприятия зла в любых его формах. Без сомнения, члены Ученого комитета, рекомендовавшие про­изведения Марлитт в ученические библиотеки, ничего не имели против вышеотмеченных качеств, однако для православной России и католи­цизм, и протестантизм были в равной степени неприемлемы, причём в памяти современников ещё должны были быть живы жестокие гонения на иноверцев во время царствования Николая I. Поэтому признание Марлитт со стороны официальных кругов российской бюрократической системы вызывает поначалу некоторое недоумение, которое, впрочем, рассеивается «по размышленьи зрелом». То здоровое нравственное на­чало, которое заложено в романах Марлитт, по своему воздействию на читателей далеко выходит за рамки религиозной проблематики. Её положительные герои — великолепные этические образцы, на которые можно ориентироваться вне зависимости от конфессиональной принад­лежности. Не случайно и воцерковлённые чиновники царской России, и неистовая последовательница коммунистической идеи Мариэтта Шагинян были едины в призывах печатать и распространять произведения немецкой писательницы — столь откровенно в них были явлены общече­ловеческие ценности, силу которых невозможно было не ощутить.

Тем более ценно, что именно в России, у которой в европейских странах издавна была репутация догматически ограниченной державы, Марлитт печатали практически без изменений, в то время как в «цивили­зованных» странах Европы тексты романов писательницы с лёгкостью переделывались в соответствии с национальными и конфессиональными интересами. К примеру, во французском издании «Второй жены» все акценты переставлены: положительные герои оказываются католиками, а противостоящие им негодяи — протестантами. Надо сказать, что сама Марлитт прекрасно знала о подобных переделках и не раз говорила, что после постигшей её глухоты это — самое большое несчастье в её жизни. Отметим, что эту беду, как и другие, она перенесла с достоинством и смирением, твёрдо веря, что справедливость будет восстановлена.

Последние годы Марлитт много болела, однако продолжала писать. Смерть настигла её осенью 1887 года, во время работы над романом «Шутовской дом», который был закончен её подругой Бертой Берне и вышел вскоре после кончины писательницы. Романы её ещё в течение нескольких десятилетий издавались в европейских странах, в самой же Германии последнее её собрание сочинений вышло в конце XIX века.

При жизни Марлитт её произведения нередко становились предме­том бурной полемики. Наметилось два основных направления критики. В одно из них входили ортодоксальные круги, для которых была совер­шенно неприемлема либеральная позиция автора «Второй жены». Одна­ко пока католически настроенные рецензенты печатали разгромные ста­тьи, их жёны и дети с упоением читали «Златокудрую Эльзу» или «Ис­поведь старой девы».

Второе направление было представлено отдельными писателями-реалистами, у которых огромная популярность Марлитт вызывала раз­дражение и зависть, так как их самих печатали тиражами куда более скромными. Серьезное недовольство вызывало у них и невнимание пи­сательницы к тем социальным проблемам, которые казались им наибо­лее важными. Но и противники признавали, что у автора «Служанки» был несомненный литературный талант, какой редко встречался у жен­щин, причём многие ставили его выше, чем, к примеру, дарование Жорж Санд.

Высказываний в защиту Марлитт было немало. В частности, её вы­соко оценивал такой крупный автор, как писавший на немецком языке швейцарец Готфрид Келлер. Он отмечал высокое литературное мастер­ство писательницы, её умение создать убедительные художественные образы. Действительно, Марлитт тщательнейшим образом работала над стилем, что, к сожалению, не всегда отражали переводы на другие язы­ки. У неё не было задачи написать как можно больше — она предпочита­ла долгий и кропотливый труд, в результате которого появлялись под­линно талантливые произведения. Полное собрание сочинений Марлитт уместилось в 20 небольших томов. Для сравнения заметим, что немецкая писательница X. Курт-Малер (считавшая себя, кстати, последовательни­цей Марлитт) выпустила в общей сложности 207 романов! Естественно, что при таких темпах их художественные достоинства оставляли желать лучшего.

Неоднократно в адрес Марлитт раздавались упрёки в том, что в ос­нове почти всех её сюжетов лежит народная легенда о Золушке. Дейст­вительно, при чтении романов немецкой писательницы создаётся ощу­щение, что перед нами сказка — настолько экзотична обстановка, так трогательно неизбежен счастливый финал. Но, во-первых, не стоит за­бывать, что действие происходит в небольших немецких княжествах, многие из которых в XIX веке ещё сохраняли колорит и обаяние роман­тических времен, так что в эпоху Марлитт отнюдь не казался невероят­ным, к примеру, следующий эпизод из романа «Аристократы и демокра­ты»: герои, семейство Фарбер, отправляются в парк к заброшенному фамильному замку, в котором они находят роскошно убранную комнату, наполненную драгоценностями.

Во-вторых, именно эта настойчиво повторяющаяся в романах Мар­литт структура народной легенды и создала им необычайную популяр­ность, так как писательница хорошо чувствовала тягу народного созна­ния к мифу и знала, что ничто так не привлекает и не волнует, как тор­жество оскорблённой невинности.

Есть ещё одно обстоятельство, благодаря которому можно отвести упрёки критиков. Любая сказка, как правило, дидактична. Марлитт же ни в коем случае не морализирует. Она мягко и ненавязчиво признаётся в своих симпатиях и отчётливо обозначает свои идеалы. А принимать их или не принимать — решать уже читателям.

В заключение остаётся добавить, что эту работу я посвящаю моей второй жене Ольге Беспрозванной, в чьём облике, характере и ду­шевных качествах вижу несомненное сходство с симпатичнейшими чертами героини самого известного романа Е. Марлитт.
________________________________________________________________________

[i]Литературная энциклопедия: В 12 т. Т. 7. М., 1934. С. 15 — 16.

Отредактировано Кассандра (2017-03-26 23:22:20)

Финней Патрисия
Дневник тайн Грейс:
Роковой бал, Клятва пирата, Маскарад
Книжная серия «Дневник тайн Грейс» Финней Патрисии представляет собой записи фрейлины королевы Елизаветы I – Грейс Кавендиш. Она сама даже не подозревала, что однажды королева лично поручит ей заниматься расследованием разнообразных таинственных событий, происходящих буквально на каждом шагу. Грейс – сирота, она рано лишилась родителей и состояния. После исчезновения отца и трагической гибели матери Елизавета взяла её под своё крыло. Грейс – самая преданная, верная и любимая королевой фрейлина. Её Величество относится к ней как к родной дочери, в сложных ситуациях поддерживает, успокаивает и утешает. В непростые минуты рядом с Грейс неизменно оказываются верные друзья – акробат Мазу и прачка Элли, помогающие выслеживать подозреваемых и искать вещественные доказательства.
В своём первом деле «Роковой бал» Грейс предстоит узнать, кто и почему убил одного из претендентов на её руку и сердце. Он был обнаружен ранним утром в собственной постели, его закололи острым кинжалом. А в совершении убийства обвинили юношу, которого Грейс выбрала своим женихом! Конечно, ни о каких чувствах речи не идёт – Грейс едва знает Роберта, но она не может позволить невиновному человеку отвечать за чужие грехи и клянётся вычислить убийцу, кем бы он ни был. Однако вскоре выясняется, что закололи жертву уже после смерти – на самом деле причиной убийства стало отравление сильнодействующим ядом! Грейс предстоит узнать секрет каждого из трёх претендентов на её руку и раскрыть загадочное убийство…
В своём втором деле «Клятва пирата» Грейс предстоит выяснить, кто похитил фрейлину королевы и её компаньонку по комнате Сару Бартелеми. Вокруг неё всегда вилось много кавалеров, но Грейс не верит, что Сара была настолько легкомысленной, чтобы сбежать с капитаном Френсисом Дрейком. Он, конечно, оказывал ей определённые знаки внимания, но Грейс отказывается верить, что Сара решила тайно обвенчаться с ним. Она подозревает в похищении девушки Дрейка, но не до конца уверена в его виновности. Чтобы узнать, кто и почему похитил Сару, Грейс переодевается в мужское платье и отправляется на корабль знаменитого морского разбойника, доказательства вины которого надеется отыскать. Отважная и изобретательная Грейс принимает участие в абордаже испанского галеона, пытаясь раскрыть чужую тайну, при этом сохранив свою. Нельзя, чтобы кто-то узнал, что на самом деле она – девушка. Приближаясь к разгадке, Грейс понимает, что в похищении Сары виновен не Френсис Дрейк, а кто-то другой… Во что бы то ни стало надо найти Сару, пока её не хватились при Дворе...
В своём третьем деле «Маскарад» Грейс расследует причину загадочных покушений, угрожающих жизни и здоровью королевы Елизаветы. Сначала во время охоты под королевским скакуном рвётся подпруга седла, затем большой кусок статуи падает у ног её Величества, а потом фейерверк пролетает над самой головой царской особы. Грейс удаётся выяснить, что все эти происшествия не были случайностью. Подпруга была перерезана, хвост статуи льва отрубили топором, а фейерверк пускал некто в одежде водяного, предварительно напоивший подсыпанным в эль опиумом мастера фейерверков и до смерти напугавший его дочь. Королева просит Грейс вычислить преступника, а сама готовит ловушку злоумышленникам. Но чуть не попадается в неё сама – в марципановом медведе для её Величества обнаруживаются осколки стекла! Главным подозреваемым является фаворит королевы – граф Лестер, которого в своё время обвиняли в убийстве собственной жены. Но Грейс не верит в его виновность и продолжает расследование, не подозревая о том, что виновный в этих происшествиях действовал не по своей инициативе и что его собираются убрать с дороги сразу после исполнения им своей роли…

Отредактировано Кассандра (2017-03-26 23:24:20)

Владимир Кузьмин
Звезда сыска, Игра на изумруд, Конверт из Шанхая, Ожерелье императрицы, Под знаком розы и креста, Комната страха
Живёт где-то в далёком XIX веке юная девушка. Она умна, красива, смела и находчива. Говорит на французском, немецком и английском языках. Метко стреляет из любого оружия, прекрасно фехтует и владеет приёмами секретной рукопашной борьбы. Она разгадывает преступления, над которыми безуспешно ломает голову полиция. При этом ей… всего пятнадцать лет! Графиня Дарья Бестужева – первая барышня русского сыска! А началось всё вот с чего… Каким-то невероятным образом она оказалась в маленьком сибирском городке. Её дедушку (в прошлом актёра) приняли в местный театр суфлёром. К тому же им с внучкой удалось найти и хорошую квартирную хозяйку, и отменную повариху. Однако идиллия длилась недолго, потому что в знаменитом «Гамлете» неожиданно произошло тройное убийство! Во время торжественного фуршета, когда все зрители и артисты веселились, злодей незаметно совершил своё дерзкое преступление. Пистолет, из которого были произведены все три выстрела, так и не обнаружили. Полиция теряется в самых невероятных догадках, а между тем только Дарья может помочь в раскрытии этого запутанного дела, ведь именно она первой услышала шум и даже видела убийцу, точнее, его тень! В ходе расследования девушка знакомится с очаровательным гимназистом Петром Макаровым, который не только помогает докопаться до истины, но и становится преданным поклонником юной графини. В ходе следствия выясняется, что это дело как-то связано с исчезновением алмазов купца Кухтерина… Количество жертв быстро и уверенно вырастает до шести человек. Дарье тоже начинает угрожать смертельная опасность… И вот уже герои выходят на след убийцы, однако поймать его оказывается не так-то просто… И здесь им помогает шаман, который может лечить людей на расстоянии и указывать чьё-либо местонахождение…
Однако уже через несколько месяцев Даше и Пете снова приходится взяться за расследование. У стен монастыря похищен ценный негранёный изумруд, жестоко убита монахиня. Рано утром её тело нашёл в снегу крестьянский мальчик Стёпка, спешащий в Иоанно-Предтеченский монастырь по поручению отца. До недавнего времени никто не знал про камень, поэтому исчезновение драгоценности выглядит странно… Полиция снова зашла в тупик, гоняясь за какими-то призраками. Епископ сам попросил помочь в расследовании, которое оказалось не менее трудным, чем первое дело. Преступник снова не оставил никаких следов, хотя на снегу-то как раз должны остаться его отпечатки… Здесь Дарье предстоит зимняя рыбалка и охота со знакомым шаманом, знакомство с весёлыми цирковыми клоунами и даже… спасение знакомой, когда кто-то добавил в её шоколад белый мышьяк! Героиню ожидает сдача экзаменов, первый поцелуй, шумный бал и дружба с кокеткой Полиной, а также получение письма от мамы-актрисы. Без ещё одной романтической линии дело тоже не обойдётся, равно как и без нескольких ювелиров с похожими именами. А венчает композицию встреча с революционерами… Повесть «Звезда сыска» победила в номинации «Лучший детский детектив» Национальной детской литературной премии «Заветная мечта». После двух удачных книг также был издан «Конверт из Шанхая» - про приключения в скоростном поезде (рейс Томск-Москва), за ним последовало «Ожерелье императрицы» (о приключениях Даши и Пети в Лондоне и Ницце). Недавно я нашла форум издательства «Эксмо», на котором Владимир Кузьмин отвечает на вопросы своих читателей. Он представил вниманию своих поклонников «Под знаком розы и креста» (детектив о тайных обществах) и «Комнату страха» (на этот раз история снова происходит в театре!), а также рассказал о своих дальнейших планах. Оказывается, в течение пяти лет писатель пытался добиться издания своих произведений, но всё было тщетно. А ведь эти книги отличает превосходный язык и достоверность описываемых событий. И только недавно он наконец-то добился успеха! Что ещё раз подтверждает: нужно биться во все двери, пока где-нибудь не откроют...

Отредактировано Кассандра (2017-03-26 23:25:15)

Бьянка Турецки
Юная модница и тайна старинного платья
Двенадцатилетняя Луиза обожает всё, что связано с золотым веком Голливуда: чёрно-белые фильмы, изысканные наряды звёзд немого кино... Она страстно мечтает собрать коллекцию винтажных платьев, и поэтому с радостью принимает неожиданное приглашение на распродажу старинной одежды. Но вместо погружения в мир моды Луизу ждёт увлекательное и опасное путешествие в её любимую эпоху! Очутившись на роскошном круизном лайнере, Луиза окунается в атмосферу, полную загадок и тайн…

Её зовут Луиза Ламберт, и на первый взгляд жизнь девочки ничем не отличается от жизни других её одноклассниц. Луиза ходит в школу, делает домашние задания, дружит с Брук, которая старше на год... У неё есть родители, которые любят старые добрые чёрно-белые фильмы. Поэтому имена Мэрилин Монро, Бриджит Бардо и Одри Хэпберн в этой семье будто бы пропитаны особенным волшебством. Самый любимый фильм - "Римские каникулы", и говорить об этом вслух совершенно не стыдно. Но есть в жизни Луизы так называемое второе дно - она любит винтажные платья, из-за чего её однажды принимают в клуб странствующих модниц. Своё первое путешествие девочка совершила, когда надела красивое розовое платье дальней родственницы - знаменитой актрисы немого кино, которая мало что помнила о своём времяпребывании на легендарном
"Титанике". Луиза попала на лайнер за несколько дней до страшной катастрофы. Роскошные интерьеры и присутствующие знаменитости поражают воображение девочки, она даже умудряется найти в этой неспокойной обстановке подругу - служанку Анну. Но трагедия всё ближе, и нужно придумать что-то для того, чтобы вернуться домой...

Юная модница на балу у королевы
В памяти двенадцатилетней Луизы ещё свежи воспоминания о недавнем путешествии в прошлое, когда, надев старинное платье, она внезапно очутилась на знаменитом "Титанике". И вот ей приходит новое приглашение на распродажу старинной одежды. На этот раз Луиза выбирает бальное платье из голубого атласа - и через миг оказывается при дворе королевы Франции! Но... какой именно королевы? И почему у Луизы так неспокойно на душе? Ох, не пришлось бы ей пожалеть о том, что была невнимательна на уроке истории и не успела сделать домашнее задание! 

На этот раз Луиза попала в магазин Марлы и Гленды (основательницы клуба странствующих модниц), отчаянно мечтая оказаться во Франции. И всё потому, что её отца только что уволили с работы, а это значит, что девочке не удастся поехать с классом в Париж! Брук пытается поддержать подругу, но все усилия тщетны. Луиза ссорится с родителями и убегает из дома... Неудивительно, что на этот раз, надев нежно-голубое платье с корсетом и кружевами, она попадает во Францию! И снова, разумеется, влипает в неприятности. Ещё бы, ведь девочка знакомится с самой Марией Антуанеттой, пока ещё совсем юной девушкой, правда, уже замужней дамой. Людовика XVI будущая королева не любит, да и вообще, за неё всё решают другие - куда пойти, во сколько пообедать, кого любить и ненавидеть. Единственное, что скрашивает жизнь принцессы, это вкуснейшие пирожные и красивые наряды... Луиза случайно встречает такую же, как она сама, странствующую модницу Стеллу. Девочка надеется на помощь новой подруги, ведь революция всё ближе, а это значит, что надолго в этой эпохе лучше не оставаться...

Отредактировано Кассандра (2017-03-26 23:26:50)

Екатерина Мурашова, Наталья Майорова
Серия "Сибирская любовь"
Россия, XIX век. После самоубийства отца юная петербургская дворянка Софи Домогатская бежит в Сибирь вслед за авантюристом и мошенником Сержем Дубравиным, в которого влюблена безумно. Перед девушкой открывается невероятно огромная, загадочная и совершенно не похожая на имперскую столицу страна, которую населяют разбойники и золотопромышленники, каторжники и ссыльные революционеры, купцы и переселенцы, приисковые рабочие и туземцы. Здесь вершатся и ломаются судьбы, кипят роковые страсти, и любой человек, сюда занесённый, волей или неволей оказывается вплетённым в сложную паутину жизненных обстоятельств, необязательно приносящих счастье.
Петербургская барышня признаётся в любви, а два неназванных молодых человека охотятся. Оба этих события (незначительных, на первый взгляд) происходят одновременно и представлены читателю лишь потому, что в дальнейшем они будут иметь самые неожиданные последствия.
Разбойники нападают на почтовую карету и учиняют ужасное душегубство. Один из наших героев чудом остаётся в живых и, находясь в расслабленном состоянии духа и тела, вспоминает о прошлом, в которой разбойники продолжают своё чёрное дело, а Серж Дубравин идёт по сибирской тайге незнамо куда. Читатель более подробно знакомится с Софи Домогатской и её взглядами на жизнь.
История, повествующая, в основном, о любви, но равным образом и о смерти, ибо всем известно, как часто эти вроде бы взаимоисключающие понятия оказываются рядом.
Софи вспоминает, что она влюблена, горничная Вера начинает свою игру, а Наталья Андреевна Домогатская пытается спасти честь и благосостояние семьи.
Читатель бегло знакомится с городком Егорьевском и населяющими его обывателями, а Евпраксия Александровна Полушкина вспоминает молодость и делится с сыном своими планами.
Егорьевские властители взбудоражены дерзким воровством и душегубством, а девушки, как им и положено, думают всё больше о своём, о девичьем…
Софи раздираема противоречивыми желаниями, Вера подаёт ей надежду, а читатель узнаёт о том, на какую глупость может решиться доведённая до отчаяния девица шестнадцати лет от роду.
Иван Парфенович Гордеев занимается делами и размышляет о сложностях жизни. Читатель же знакомится с Марфой Парфеновной, инженером Печиногой и остяком Алёшей.
На сцену выходит старый карбонарий мсье Рассен. Горничная Вера читает Марка Аврелия. Софи покидает Петербург и в письме Элен Скавронской описывает свою вполне эзотерическую привязанность к родному городу. Здесь же мсье Рассен уходит со сцены, оставив, тем не менее, глубокий след в душе нашей героини. Серж Дубравин видит себя мухой, а читатель подробнее знакомится с Машенькой Гордеевой.
Иван Парфенович даёт наказ слугам и готовится представить обществу нового управляющего. Здесь же рассказывается история семьи Златовратских. Вечер в собрании продолжается. Тут же присутствуют небольшие отступления. В первом Иван Парфенович вспоминает о принятом им недавно нелёгком решении. Второе повествует о том, как Машенька Гордеева шла в собрание.
Машенька Гордеева знакомится с новым управляющим, а Серж от лица Дмитрия Опалинского пытается подружиться с инженером Печиногой. Вечер в собрании наконец-то заканчивается, Вася Полушкин получает комплименты, а Николаша Полушкин едва ль не дерётся с новым управляющим.
Серж размышляет и дружит с арифметикой, а Машенька беседует с тётенькой и ходит ко всенощной.
Дмитрий Михайлович Опалинский знакомится с делами, встречает тень прежней жизни и волшебное видение на лесном озере. Машенька ездит к шаману и встречается с Дубравиным-Опалинским.
Машенька исповедуется, Надя рассказывает о любовном свидании, а Серж Дубравин заглядывает в бесконечность.
Повествование о разборках в разбойничьем гнезде и договорённости Николаши Полушкина с Климентием Воропаевым.
Дмитрий Опалинский очаровывает егорьевцев, а егорьевцы рады очароваться.
Машенька страдает, а после идёт к Иордани и имеет там неожиданную встречу.

Сибирские каторжники и петербургские аристократы, золотопромышленники и аферисты, народовольцы и казаки, верность и обман встречаются вместе на страницах этого романа.
В 1882 году в Петербурге из-за долгов застрелился дворянин Павел Петрович Домогатский. Большая семья осталась совершенно без средств к существованию. Мать семейства надеется поправить дела за счёт выгодного замужества старшей дочери, любимицы покойного отца – шестнадцатилетней Софи. Но у самой Софи – совершенно другие планы. Безответно влюблённая в обаятельного афериста Сержа Дубравина, она бежит за ним в Сибирь, где и попадает в конце концов в маленький городок Егорьевск, наполненный подспудными страстями. Помимо прочих здесь живёт золотопромышленник Иван Гордеев, который, зная о своей близкой смерти, задумал хитрую интригу: выписать из Петербурга небогатого дворянина-инженера и по расчёту женить его на приданом своей хромоногой дочери Маши. Маша об этом замысле отца ничего не ведает и собирается уходить в монастырь. Пережив множество разочарований, Софи оказывается в центре местных событий и – о чудо! – вдруг узнаёт в приехавшем инженере Опалинском своего пропавшего возлюбленного Дубравина…
В конце концов Софи возращается в Петербург, и на основе писем к подруге сочиняет роман о своих сибирских приключениях, который имеет неожиданный успех.

Провинциальный город Егорьевск, затерявшийся среди заснеженных просторов Сибири, встречает петербурженку Софи Домогатскую страшной вестью. Её возлюбленный Серж Дубровин, вслед за которым она приехала в этот богом забытый край, убит разбойниками. Чтобы облегчить своё горе, Софи включается в городскую жизнь, и очень скоро ей становится ясно, что внешнее спокойствие города только маска, и под ней кипят страсти не менее сильные, чем в столице империи…

Молодая петербургская писательница Софи Домогатская, собирая материал для своего нового жанрового романа, случайно спасает от грабителей тяжело раненого мужчину, который оказывается содержателем игорного дома, выходцем из трущоб, Михаилом Тумановым. Они во всём неровня, и вспыхнувшее между ними чувство с самого начала кажется обречённым. Именно из-за связи с Михаилом налаженная жизнь Софи разлетается на мелкие кусочки, как разбитое зеркало, именно из-за него она оказывается замешанной в давнюю и таинственную историю с похищением из особняка князей Мещерских знаменитого сапфира, известного под именем Глаз Бури…

Роман о жизни в маленьком сибирском городке в конце 19 века, о любви и предательстве, о человеческой стойкости наперекор обстоятельствам.
Полиция, жандармское управление и казаки планируют и проводят в тайге совместную, не лишённую изящества операцию по одновременному уничтожению банды Дубравина, пресечению деятельности организации политических ссыльных и выявлению распропагандированных рабочих на золотых приисках. Для обеспечения этой операции полиция использует внедрённых агентов-провокаторов. Маленький городок Егорьевск полон прошлых и нынешних тайн, взаимных любовей и ненавистей. На пересечении всех этих страстей оказывается приехавший из Петербурга на прииски инженер Измайлов, бывший революционер-народоволец. В результате развития сюжетных линий Измайлов оказывается на краю гибели, но находит в себе силы не только выжить, но и предотвратить кровавые события на золотом прииске. Дневник инженера Измайлова прихотливым образом попадает в Петербург, где и превращается в новый роман петербургской писательницы и почти фольклорного персонажа для егорьевской жизни – Софи Домогатской.

Все линии цикла «Сибирская любовь» сходятся вместе на страницах этого романа. Чтобы организовать побег своего ссыльного брата, народовольца Григория Домогатского, Софи Домогатская снова приезжает в Сибирь. Здесь же оказывается и Михаил Туманов, пытающийся вместе с англичанами откупить концессию на добычу золота у князя Мещерского. Одновременно трагические события в Петербурге приводят к смерти Ксению Мещерскую, бывшую владелицу сапфира «Глаз Бури», и к пропаже Ирен Домогатской – сестры Софи. Удастся ли Софи и её друзьям и недругам распутать этот клубок тайн? Удастся ли спасти тех, кого можно спасти, и достойно оплакать тех, кого спасти уже нельзя? И наконец, удастся ли двум очень сильным людям, которых разделяет буквально всё и все, найти путь друг к другу?