И вот сейчас, коротая время за чтением трудов Вольтера, Анна вновь возвращалась мыслями к событиям своего прошлого, к детским годам. Совершенно некстати ей вспомнилось, как в возрасте лет семи у неё появился маленький рыжий котёнок по имени Лучик, которого она нашла на улице. Старший барон Корф позволил своей воспитаннице взять котёнка в дом, отныне маленький рыжий пушистик, обретя заботливую хозяйку в лице Аннушки, купался в её обожании. Для Лучика она нашла большую корзину и сама сшила подушечку, на которой кот чинно возлежал, когда девочка брала его с собой на прогулки.
А Владимир постоянно рисковал получить от Варвары мокрым полотенцем, когда в предрассветных потёмках пробирался в кухню за сливками, которые добывал для котёнка. Пару раз в темноте он всё же получил от кухарки, но говорил себе, что оно того стоило — едва отдавал добытые сливки Анне, которая кормила ими Лучика.
По утрам Владимир и Анна, на пару уплетая приготовленные Варварой кренделя и пирожки, могли слышать, как говорливая кухарка жаловалась, что какой-то вор повадился хозяйничать на её кухне. Несколько раз она даже смогла его ударить полотенцем, но поймать и вызнать, кто этот безобразник, так и не сумела. Слушая Варварины охи, Владимир скромно молчал, лакомясь вкусностями, стараясь при этом ничем себя не выдать.
— Всё, Анна, больше таскать сливки ты и твой наглый кот меня не заставите! Я от Варвары полотенцем получил более чем достаточно! — возмущённо высказывал барчук наедине девочке, которая слушала его, потупив взор и прижимая к груди котёнка, которому чесала за ушком.
Но потом Корф словно забывал о своей клятве больше не идти на поводу у отцовской воспитанницы и её питомца, отправляясь снова таскать сливки для маленького рыжего прожоры, и снова ему перепадало от Варвары, которая не теряла надежды поймать таинственного грабителя. С течением времени Лучик из маленького и трогательного рыжего комочка вырос в большого наглого котищу.
В девять лет Анна, начитавшись сказаний из «Легенд туманного Альбиона», вообразила себя единоутробной сестрой Артура — Морганой. Почему-то она решила, что у Морганы обязательно должны быть чёрные волосы и опустошила свою шкатулочку, куда складывала деньги, которые по праздникам давал ей на карманные расходы Иван Иванович, чтобы купить у странствующего коробейника какую-то непонятную жидкость для окрашивания волос.
Ничего никому не сказав, Анна тайком принялась красить свои волосы в чёрный цвет. Вот только итог её трудов ей совсем не понравился — девочке было совсем непривычно и странно смотреть на себя такой. Анна попыталась смыть чёрную краску мылом, какое только было у Варвары, но это привело к тому, что волосы приобрели буро-зелёный оттенок со светлыми прядками её родного цвета.
Удручённая этой неудачей, Анна спряталась у себя в комнате и не выходила оттуда даже к обеду. Да и к ужину она не спустилась, чем вызвала беспокойство у Владимира, пришедшего её проведать.
Не сразу, но он смог убедить Анну вылезти из-под одеяла и показать, что за ужас она сотворила со своими волосами. Больше всего Анна боялась, что Владимир будет над ней смеяться, но совсем не ждала, что он покачает головой и цокнет языком, грустно глядя на то, во что превратились прекрасные волосы цвета бледного золота.
— Ужасно, да, Владимир? — скорбно проронила девочка, чуть не плача. — Я всего лишь хотела быть похожей на Моргану…
— Ну, тут только всё состричь и отращивать заново, — заключил невесело барон, — сейчас Варвару позову.
Воскрешая в памяти казус с неудачным окрашиванием волос, девушка тихонько смеялась своим мыслям и вспоминала, как Володя её утешал, говоря, что она нисколько не подурнела, тогда как Ане было тошно смотреть в зеркало на свою остриженную голову. Конечно же, волосы тогда отросли довольно быстро, но неприятный осадок остался, ведь всё это время ей пришлось ходить в косынке.
Кроме того Полина, ровесница Анны, сходившая с ума от зависти, решила было поиздеваться над ней, и только колючие взгляды молодого барина удерживали её от этого шага.
Какие бы непростые отношения ни были между нею и Владимиром, как бы сильно она на него ни обижалась, девушка отчаянно цеплялась за всё то хорошее, что хоть как-то связывало её и молодого Корфа. Ей не хотелось верить, что он может быть жестоким и бездушным подобно Анатолю Бодрову.
«Ведь были же и хорошие моменты. Когда дядюшка не восторгался моим характером и талантом чуть ли не каждый день, когда обращал внимание на сына, интересовался его жизнью, — в те дни мы совсем не ссорились, ведь Володя не страдал от холодности отца. Так что он вовсе не злой человек, скорее глубоко несчастный», — думала Анна, совсем позабыв про томик Вольтера, что держала в руках.
Она бы предавалась размышлениям дальше, если бы эти раздумья не прервали мужские голоса, становящиеся громче по мере приближения к библиотеке. Ей не составило труда узнать их обладателей, потому что голоса Владимира и Ивана Ивановича она никогда бы не спутала с чьими-то другими.
Проворно вскочив с дивана и убрав Вольтера обратно на место, Анна не придумала другого решения, как юркнуть за тяжёлую портьеру на окне. Тёмная ткань достигала пола и идеально скрывала притаившуюся девушку от взоров отца и сына, вошедших в библиотеку и закрывших за собой дверь. Затаив дыхание, Анна старалась унять дрожь во всем теле и молила Бога, чтобы её не заметили. Ей было прекрасно известно, как некрасиво подслушивать чужие разговоры, но при всём желании она не могла заставить себя дать знать о своём присутствии. Иван Иванович и Владимир были сильно раздражены, поэтому Анне вовсе не хотелось попадать под руку кому-либо из них. Так что она не нашла для себя лучшего выхода, чем отсидеться за портьерой, пережидая скандал.
— Владимир, я предлагаю тебе успокоиться и поговорить без ссор, — отчеканил Корф-старший, указывая сыну на диван в библиотеке, приглашая сесть.
Однако Владимир не желал последовать молчаливому предложению отца. Иван Иванович сел на диван, откинувшись на спинку и глядя на недовольно поджавшего губы Владимира, который возвышался над ним.
— О чём поговорить, отец? Неужели так необходимо устраивать Анне прослушивание на балу у Потоцкого, пытаясь её пристроить в Императорский театр? — Владимир склонил голову чуть набок, не сводя взгляда с отца.
— Я никогда не понимал, Володя, откуда в тебе столько ненависти к Анне, ты всегда относился к ней с неприязнью совершенно незаслуженно! — звенели нотки упрёка в голосе старшего барона Корфа. — Почему ты так против того, чтобы Анна заняла надлежащее ей место примы Императорского театра? Она сможет сиять на лучших театральных сценах!
— Так и пусть сияет, отец, кто же не даёт? Только в театре крепостном, — слова молодого барона били словно хлыстом.
— Владимир, какие речи ты себе позволяешь?! У Анны настоящий талант, она истинная драгоценность для мира Мельпомены! — сердился отец.
— В Императорском театре таких талантливых белокурых красавиц на завтрак едят. Чем величественнее театр, тем более жестокая конкуренция, тем грязнее интриги. Толчёное стекло в туфлях от Польки — это только цветочки, ягодки ждут Анну впереди, — мрачно съязвил Корф-младший, пройдясь немного по библиотеке, чтобы побороть волнение.
— Что? Стекло в туфлях Анны? От Полины?! — закипел от негодования старый барон.
— Анна старательно его вытряхивала сегодня перед репетицией, — не оставил молодой барон своему отцу никаких сомнений.
Щёки Анны запылали, стоило ей услышать о том, что Владимир втайне застал её, когда девушка перед репетицией «Ромео и Джульетты» вычищала из своей сценической обуви плоды чужой зависти.
— Но почему Анна ничего не сказала мне? — не понимал Иван Иванович. — Мне она может рассказать обо всём.
— Слишком добрая и слишком гордая. Не умеет подличать. Тяжело ей придётся в Петербурге с таким характером, — слова Владимира сочились горечью. — Батюшка, Вам бы лучше отдать в Императорский театр Полину. Она так грезит о сцене. Актрисой по причине бездарности не станет, но хоть храм Мельпомены научится содержать в чистоте. Зубы в ход пускать для защиты себя умеет, чего не сказать про Вашу дорогую Анечку.
— Владимир, прекрати ёрничать. Анне быть примой Императорского театра, и ты ничего не сможешь поделать! — оборвал старший Корф сына, заметив, что тот собирается ещё что-то сказать.
— Вряд ли мне удастся Вас переубедить отец, раз вы что-то уже твёрдо для себя решили, причём решили за Анну тоже, — Владимир раздраженно вздохнул и оперся рукой о книжный шкаф.
— Я с ранних лет прививал Анне любовь к прекрасному и возвышенному, любовь к театру. Выступать на сцене — её мечта. Такая же, как моя — видеть её в лучших театрах Европы, — упрямо сказал Иван Иванович, желая как можно скорее закончить этот нелёгкий разговор с сыном.
— А говорили Вы, отец, Анне о том, как в обществе относятся к этим женщинам? В частности, к актрисам, которых ставят на одну доску с дамами, торгующими собой? Что многие из представителей высшего света находят себе содержанок среди актрис? — застав отца врасплох этим вопросом, Владимир в глубине своей души радовался тому эффекту, который произвели его слова.
— Владимир, что тебе за удовольствие всё опошлять и сводить разговор к вульгарности? Где ты только этого набрался? — Иван Иванович нахмурился и сжав в кулаки ладони, покачал головой.
— Отец, давно ли Вы бывали при дворе и проводили вечера в театрах? Имеете ли представление, хоть самое отдалённое, о том, какие подковёрные интриги творятся за кулисами, с какими подлостями и жестокостями сталкиваются актрисы? Втолкнуть Анну в клетку к голодным тиграм — милосердие и гуманизм в сравнении с этим, — Владимир взлохматил свои густые тёмно-русые волосы.
— И откуда же тебе всё это известно, сын мой?
— Много очень хороших знакомых в театральных кругах.
Как два воина в решающем сражении, отец и сын пристально смотрели в глаза друг другу, и никто не собирался отводить взор.
— Вы оказали Анне медвежью услугу, отец. Растили её как дворянку, тратились на учителей, куклы, заграничные наряды и обувь, обращались с ней как с дочерью. Очень хочется верить, что Вы были верны матушке и Анна вам не дочь, — невольно вырвалось у Владимира.
— Анна мне не родная по крови. Но разве её происхождение — повод плохо с ней обращаться? Она добра, милосердна, очень талантлива и красива, её уму и сердцу позавидует любая дворянка, — горячо защищал Иван Иванович свою воспитанницу.
— Я не говорил, что Анна плоха. Она росла как принцесса. Привыкла к определённому образу жизни. Как бы Вы устроили её судьбу, не сложись у неё с Императорским театром? Всю жизнь прожить под Вашим крылом? Мы все не вечны. Выдать замуж? За кого? За кого-то из дворни? — продолжал младший Корф допытывать вопросами своего родителя.
— Почему за кого-то из дворни? Я бы дал за Анной хорошее приданое, сопроводив вольной. Устроил бы её судьбу самым лучшим образом, она бы стала женой человека благородного.
— Отец, Вы себя слышите? Бесспорно, Анна — хорошая девушка. Но много ли Вы знаете родителей, согласных принять в качестве невестки простолюдинку и бывшую крепостную? Думаете, её не будут изводить упрёками? Браки заключают ради взаимных выгод чаще всего. О любви, как правило, речи нет. Будем реалистами. Даже купцы браки заключают ради выгоды, — не терял Владимир надежды вернуть отца с небес на землю из мира грёз. — Мы живём в Российской империи, а не в Утопии.
— Владимир, ни к чему напоминать мне о том, где мы живём. Мир — далеко не всегда справедливое место, но даже в его неидеальности можно найти для себя личный уголок счастья, — с вдохновением убеждал сына старший Корф.
— Вы и голову Анне этими сказками заморочили. Отец, Вы много для неё сделали. Но Вашими стараниями она совсем не умеет в этом мире жить, она не привыкла к самостоятельности. Её всю жизнь чрезмерно опекали. В Петербурге ей придётся очень сложно, её убьёт обстановка злобы закулисья и осознание того, что реальность разительно отличается от тех иллюзий, которые Вы зародили и взрастили в ней. — Владимиру непросто было говорить всё это в лицо собственному родителю, но он заставлял себя это сделать, стремясь убедить отца в своей правоте. — Гувернанткой она тоже не сможет быть — вряд ли какого-либо отца семейства удержат моральные принципы при виде такой красивой и уязвимой прислуги. Что уж говорить, если иные помещики не гнушаются заводить целые гаремы из своих крепостных. Вы хотите для Анны жизни на грани падения в пропасть, если вдруг у кого-то проснётся к ней интерес — ей же на горе? — пытался Владимир достучаться до отца.
Анна с замирающим сердцем слушала диалог мужчин, сокрытая от них тяжёлым бархатом, прижав к груди руку, почти что не дыша. Весь этот разговор, произошедший между Иваном Ивановичем и Владимиром о её судьбе, так взволновал девушку, что она с трудом могла держать себя в руках, не решаясь поверить во всё услышанное.
Больше всего на свете она сейчас сожалела вовсе не о той страшной правде, что Владимир поведал отцу о настоящей реальности мира подмостков и кулис, а лишь о том, что он говорил всё это Ивану Ивановичу, а не ей в лицо.
— Владимир, ведь ты взрослый человек, ты прожил уже четверть века и должен понимать, что моя любовь к Анне как к дочери никогда не умаляла моей любви к тебе. Анечка всегда росла очень ранимой и очень тонко всё чувствующей девочкой, она осиротела совсем крошкой. Тебя же ещё в самом раннем детстве отличал от сверстников гордый нрав и сильный характер. И вы оба для меня одинаково дороги. Мне жаль, что ты мучился все эти годы мыслями, якобы не значишь для меня ничего, — Иван Иванович покинул своё место и подошёл к сыну, крепко его обняв.
Не ожидая от отца такого прилива нежности, Владимир обрадованно откликнулся на это объятие.
— Отец, почему же за столько лет Вы так и не сказали мне этих слов? И почему, если Вы любите Анну как родную дочь, так и не сподобились за столько лет выписать ей вольную? Вы не вечны, а я в любой момент могу оказаться на Кавказе. И что будет с Анной? К кому она попадёт, если не успеет до этого обрести свободу? Не все к ней будут добры и любезны как Вы, не все будут сдувать с неё пылинки, — спрашивал Владимир отца. — Даже получив вольную, Анна сможет жить в Двугорском сколько ей угодно, с нами. Чем скорее она получит свободу, тем лучше будет для неё же. Пусть принимает решения о своей судьбе сама, осознанно, как свободный человек.
— Владимир, послушав тебя, у меня сложилось мнение, что ты все эти годы только пытался себя убедить в том, что ненавидишь Анну, потому что ненавидящий человек ни за что в жизни не был бы готов защищать ближнего от всей грязи и жестокости этой жизни… Сколько мне ждать, что у тебя хватит смелости признаться, что ты любишь Анну? Хотя бы самому себе, если не ей? — Иван Иванович увёл сына за собой в сторону дивана и вновь предложил ему сесть рядом. Владимир в этот раз не отверг его приглашения.
— Отец, Вы думаете, легко признаваться даже себе в том, что я люблю девушку, к которой ревновал отца, и которую, я считал, любить не вправе — поскольку мучили догадки, что она может оказаться Вашей внебрачной дочерью? Приехав домой в отпуск три года назад, я увидел: Анна стала ещё прекраснее, и в тот день понял, что больше не могу на неё смотреть как на вашу воспитанницу, меня влекло к ней, тянуло со страшной силой. Я пытался себя убеждать, что ненавижу её, старался вырвать из сердца страстную любовь, которую считал запретной, возомнив Анну своей сестрой. Я ненавидел и презирал себя — думая, что люблю как женщину свою сестру… Теперь я спокоен на этот счёт. Анна мне не родная. Я знаю это точно, — с радостью и облегчением Владимир прислонился спиной к спинке дивана и улыбался, закрыв глаза.
— Наконец-то ты нашёл в себе смелость открыть истинную причину того, почему столь горячо возражал против моего решения, чтобы Анна поступила в Императорский театр. Я горжусь тобой, сын, — ободряюще сказал Иван Иванович Владимиру и крепко пожал его руку. — Теперь осталось найти в себе храбрость и сознаться Анне.
— Вы правы, отец. Вам же пора решить вопрос с вольной для Анны как можно скорее, — Владимир вновь улыбнулся как довольный сытый кот и удалился из библиотеки, а вернулся обратно уже с письменными принадлежностями и гербовой бумагой. Всё принесенное младший барон сложил на небольшой столик, стоящий между двумя креслами, пригласив отца пройти туда.
Корф-старший охотно проследовал к столику, занял кресло, обмакнул перо в чернильницу и принялся выводить аккуратным почерком: «Я, барон Корф…».
Пока Иван Иванович дописывал вольную и ставил подпись, Анну посетила догадка, что узницей своего укрытия за портьерой она будет ещё долго — вероятно, отец с сыном захотят отметить счастливый исход их бурного разговора бутылочкой хорошего вина из погребов Ивана Ивановича…
«М-да, Анна Платонова, ты на редкость глупа! Так попасть впросак можешь только ты! — ругала себя девушка в мыслях, не решаясь даже пошевелиться, чтобы себя не выдать. — Надо было раньше дать знать дядюшке и Володе, что я здесь. Теперь до вечера за портьерой просижу. Но нет же — захотела подслушать! Тем не менее оно того стоило — много бы отдала, чтобы услышать от Владимира все эти слова ещё раз! Услышать, что он любит меня!»
Вольная была составлена и подписана, теперь дело осталось за малым — вручить ее счастливой владелице.
— Отец, быть может, мне стоит взять на себя эту приятную обязанность? — предложил Владимир.
— Заодно открой Анне правду, что чувствуешь к ней на самом деле, — добродушно усмехнулся Корф-старший, в его глазах — серых, как у сына, плясали лихие огоньки.
— А поверит ли она, не оттолкнёт? Столько лет мной потрачено на ненависть… — печальная задумчивость тучей омрачила до того счастливое лицо. — Тут святая может не простить…
— Анна слишком для этого добра. Главное — будь честен, как со мной сейчас, — дал напутствие барон сыну.
— Ааапчхи! — послышалось со стороны портьеры.
Отец и сын тут же посмотрели в сторону, откуда раздалось чихание. Владимир во мгновение ока оказался рядом и, сдвинув материю немного в сторону, с небывалым удивлением обнаружил в укрытии Анну, неловко чешущую переносицу и фыркающую как сердитая кошка.
Не менее чем сын, оказался удивлён неожиданным обществом воспитанницы и старший барон Корф.
— Гадкая пыль — в нос попала. Простите, я не хотела, я не успела уйти… Вы уже были у библиотеки, — начала девушка неловко оправдываться перед опекуном и его сыном. — Я вовсе не хотела ничего подслушивать, так получилось… Приношу свои извинения… — опустив глаза долу, Анна скрывала своё смущение разглядывая носки своих туфель, как она нередко делала в моменты сильного волнения.
— Анна, моя дорогая, никто не злится на тебя за то, что ты не смогла отказать себе в маленьком удовлетворении твоего любопытства, — по-доброму проронил Иван Иванович, коснувшись губами лба девушки, который она послушно подставила для поцелуя.
— Даже более того. Сей поступок пришелся как нельзя кстати, — с мягкой иронией Владимир поддержал отца, глядя на Анну, избегавшую встречаться с ним взглядом. — Надеюсь, встреча нового дня свободным человеком добавит ярких красок в твою жизнь, — Владимир взял со стола вольную и вложил в руки потрясённой Анны, в смятении пытающейся собрать воедино разрозненные мысли.
— Владимир Иванович, Иван Иванович, я растеряна… даже не знаю, что сказать… Я очень благодарна вам обоим и счастлива, я пока ещё не успела свыкнуться с этой мыслью, — тихонько проговорила Анна, крепко удерживая в ладони вольную, которая словно обжигала ей руку, переводя взгляд подёрнутых слезами голубых глаз то на воспитателя, то на Владимира. — Спасибо… — обычно свойственное Анне красноречие и умение изящно выразить свои мысли изменили ей, и вместо многословия девушка крепко обняла своего опекуна.
— Владимир прав — принимать решение, соглашаться или нет стать частью труппы Императорского театра ты должна осознанно и как свободный человек, — произнёс Иван Иванович, поглядывая на Владимира и Анну
— Как и самой решать, согласна ли ты стать женой самого несносного человека на свете, — продолжил Владимир, вызвав этим у Анны негромкий смех.
— А мне и не хочется куда-либо от вас уходить, — возразила девушка с ласковым упрямством, взглянув ему в лицо и читая в глазах молодого человека безмерное обожание. — Я понимаю, что дома только рядом с вами.
***
Два дня минули с судьбоносного для всей жизни Анны разговора. Два дня, в течение которых Владимир вместе с отцом ездили в уездную управу, чтобы окончательно узаконить составленную на имя Анны вольную. Уже после этого девушка стала полностью свободна, и более никто не мог распоряжаться ею, как вещью.
— Владимир, вы неподражаемы в вашем умении преподносить сюрпризы, — мягкая ирония звучала в голосе Анны, сидящей на скамье в саду и любующейся синевой летнего неба. — Никогда не могла до недавнего времени и мысли допустить, что вас так заботит моё благополучие и моё будущее.
— Не мог же я допустить, чтобы ты делала самый ответственный выбор в твоей жизни с закрытыми как у новорожденного котёнка глазами, — сказал молодой человек, накрыв своей ладонью девичью ладонь и переплетая их пальцы. — И перестань держаться со мной так официально. Нас слишком много связывает, чтобы ты ко мне обращалась на «Вы».
— Мне будет трудно отучиться от этой привычки, но я постараюсь, обещаю, — заверила его Анна с улыбкой на губах.
— Анна, теперь, когда ты обрела свободу, как ты хочешь ею распорядиться?
— Я даже не знаю, ещё не решила. Мне так непривычно иметь на руках вольную. Не могу представить, что бы хотела сделать, — глубоко задумалась Анна над вопросом Владимира. — Вроде я теперь перестала быть крепостной, но что мне делать с обретённой свободой — пока не имею представления.
— Могу подсказать тебе хорошее решение. Научись понимать себя, быть с собой в ладу. Начни уже жить своими желаниями и мечтами, а не стремиться стать хорошей для всех — кроме себя. Не клади свою жизнь на алтарь чьего-то одобрения, — дал совет своей собеседнице Владимир.
— А если я скажу, что хочу уехать в Петербург и присоединиться к труппе Императорского театра? — Анна с любопытством смотрела на барона. — Ты меня отпустишь?
— Я не могу тебя приковать цепью к себе и насильно удерживать против твоей воли. Я только хочу, чтобы ты знала: что бы ни случилось, как бы ни сложилась твоя карьера в Императорском театре, в Двугорском тебя всегда будут ждать и с радостью примут. Тебе всегда будет куда вернуться, если однажды этого захочется, — Владимиру нелегко давались эти слова — причиняла боль мысль, что Анна, будучи теперь свободной женщиной, в самом деле уедет из Двугорского и будет далеко от него. Но барон Корф-младший прекрасно понимал — добиться любви принуждением нельзя.
— Володенька, я так благодарна за поддержку и тепло, спасибо… Наверно, я в жизни не найду подходящих слов, чтобы выразить то, что сейчас чувствую, — нежно проронила Анна, придвинувшись к Владимиру ближе, склонила белокурую голову к его плечу.
— Ты не передумала поступать в труппу Императорского театра? Даже зная всю его подноготную? Ты вправе решать сама, но ты влезаешь в змеиное гнездо, — покачал головой Владимир.
— Володенька, я не собираюсь оставлять Двугорское. Я сказала так нарочно, хотела знать, что ты думаешь. Понимая теперь, какие там царят нравы, я усомнилась, так ли мне это нужно. Неужели ты бы не попытался меня удержать? — не могла не задать Анна этот вопрос.
— Я хочу, чтобы любимая женщина жила со мной по доброй воле, а не по принуждению. Это для меня очень важно, — так же искренне ответил ей Владимир.
— Только скажи мне, что ты пошутил насчёт намерения просить моей руки. Не порть себе карьеру браком с простолюдинкой.
— Анна, мне хватило смелости сказать отцу о своей любви. Ты думаешь, мне не хватит решимости послать к чёрту высший свет с его мнением, кого мне любить и на ком жениться? Мне с тобой жить и создавать семью, если на то будет твоё согласие, а не им, — решительно развеял Владимир сомнения Анны, и взяв девушку за руку, поцеловал её ладонь.
— Ты так просто об этом говоришь? Не побоишься стать парией в глазах всего императорского двора? — тень страха за Владимира набежала на личико Анны.
— Я поплачу над этим возможным исходом, наслаждаясь морскими видами где-нибудь в Италии, куда хотел бы увезти тебя, — Владимир, бережно сжал в своей ладони, ладошку довольно смеющейся Анны. — Когда сильно кого-то любишь — всё, оказывается, просто.
— Тиран и деспот из тебя абсолютно никудышный, — покачав головой, Анна почти невесомо, едва ощутимо прикоснулась своими губами к уголкам губ Владимира, но даже этого хватило, чтобы взволновать молодого человека, не ожидавшего от всегда кроткой и робкой девушки такой смелости.
— Наконец-то в масках нет нужды, — притянув к себе Анну, Владимир приник в дразнящем поцелуе к её губам, наслаждаясь близостью любимой девушки, возможностью осторожно притянуть её к себе и обнять, словно желая спрятать от всего мира.
Именно сейчас, на обломках рухнувшего отчуждения между ними зародилось и расцветало нечто прекрасное, светлое, что дарило блаженное тепло им обоим.
Что ж, зажжённым свечам положено гореть, мужчина и девушка не знали, что капризной даме Судьбе будет угодно им подбросить, но преодолеть всё это они были готовы только вместе.
