Глава 29. Возрождение

      Как обычно – я проснулась ближе к обеду, обо мне позаботились с утра и приготовили вкусную яичницу с беконом, от кружки молока исходил аромат мёда. Всё это кушание я съела и выпила с удовольствием.
Леонарда и малышка Флавия зашли пожелать мне доброго утра, Филипп был с ними. На плече моего мужа гордо сидела Флавия и крепко обнимала сшитого для неё зайца – наверно, подарок Леонарды.
- Мои дорогие, вы здесь, - приветствовала я гувернантку и мужа с дочерью. – Как вас спалось всем?
- Малышка Флавия вела себя умничкой, я в полном порядке, накормила нашу подопечную Маргариту, силы понемногу к ней возвращаются, - был ответ пожилой дамы.
- Маргарита очень хотела бы тебя видеть, родная. Ты пойдёшь к ней? Она объяснилась знаками, что хочет тебя видеть. Ты зачем-то ей нужна, - проронил Филипп, подбрасывая слегка в воздух Флавию и ловя её, что вызывало у девочки радостный смех.
- Я надеюсь, что Маргарита в порядке, - проговорила я, надевая фиолетовое платье со шнуровкой сзади, попросив Леонарду завязать. Пожилая дама тут же исполнила мою просьбу.
Поцеловав Флавию и сказав ей, что я очень её люблю, только должна проведать Маргариту, я покинула отведённую мне с Филиппом спальню.
За ребёнка я была совершенно спокойна. Я могу спокойно доверить Филиппу самое ценное для меня и для него – нашу дочь, а это много для меня значит.
Стремительно я миновала коридор на втором этаже и добралась до комнаты Маргариты. В комнате сестры я застала Деметриоса. Пожилой учёный осматривал одетую в моё голубое платье Маргариту: проверял ей пульс, смотрел на цвет языка. Расспрашивал о самочувствии и советовал ей моргнуть один раз – если да, если нет – моргнуть два раза.
На тумбочке стояли использованные тарелки и стакан – вероятно, Леонарда и Деметриос хорошо о ней позаботились и накормили очень сытно.
Цвет лица Маргариты всё больше приобретал здоровый цвет, нежным румянцем покрывались щёки.
Всё меньше было с каждым днём в Маргарите от той забитой и несчастной женщины сильно болезненного вида, которую держали в заточении.
Хоть внешне Маргарита пошла на поправку – в зелёных глазах всё равно затаилась боль.
Меня не удивляет взгляд Маргариты, как будто принадлежащий древней старухе. Она слишком много страдала и пережила за свою недолгую жизнь в этом мире.
И всё же одно не могло меня не радовать – Маргарита находила в себе силы на улыбку! Она улыбалась совершенно искренне!
- Мне сказали, что вы хотели меня видеть. Я рада, что вам стало лучше. Вы как расцветшая весна, - только и нашлось у меня сказать Маргарите от всей сердечной искренности эти слова.
Природная красота Маргариты и впрямь переживала расцвет: молодая девушка примерно двадцати лет, нежный цвет лица с робким здоровым румянцем, красивая форма губ, острый длинный нос душегубца Рено дю Амеля ничуть не умалял её красоты.
Мне хотелось взять в руки холсты, кисти, краски, грунтовки – чтобы написать портрет моей сестры.
О чём прямо ей и сказала, что считаю её настолько красивой, что с неё впору писать портреты.
Я говорила лишь то, что думаю по-настоящему, не кривила душой. Маргарита дала своё согласие на то, чтобы над её портретом работала я – когда она приедет в Бревай как внучка единовластной госпожи Мадлен де Бревай. Никто не сможет там причинить зло Маргарите – потому что главный палач и мучитель своих близких Пьер де Бревай давно не в том состоянии физического здоровья, чтобы кому-то вредить.
Я и Деметриос были рядом с Маргаритой недолго – чуть позже к нам присоединились Леонарда, Филипп и малютка Флавия.
Деметриос и Леонарда с Филиппом переговаривались о лечении Маргариты и о том, чтобы в случае чего защитить и поддержать Маргариту с её бабушкой, которая также приходилась бабушкой и мне, а мне Маргарита доводится сестрой по матери…
Найдётся ли у моей бабушки место в сердце для дочери проклятой любви Жана и Мари де Бревай? Этого я знать не могу…
Это Деметриос, Леонарда, отец и Филипп принимают и любят меня по-настоящему, им совсем неважно моё происхождение. Печально то, что это важно для меня… Хотелось бы верить, что меня уважают как хорошую и отзывчивую девушку близкие люди в моём окружении.
Во Флоренции от моей чести и так остались одни лохмотья, о чём я не жалею. Я много лгала. Даже на исповеди у священника. Ради спокойствия отца и своего, я лгала ради Филиппа, отец и Филипп много лгали ради меня… Круговорот лжи в природе… хотя по своей натуре я ложь ненавижу, но была поставлена в такие обстоятельства, когда правдой могу седлать хуже себе и близким…
Флавия тут же побежала хвастаться своим тряпичным зайчиком, которого ей сделала «Ленарда» (это малышка так называет Леонарду), своей тёте Маргарите. Сама же Маргарита радостно улыбалась и охотно играла с Флавией, подыгрывая ей – укачивала зайца как ребёнка.
- Что, вырвалась к своей любимой тёте, егоза моя маленькая? – ласково пошутила Леонарда в сторону счастливой и довольной маленькой Флавии.
- Да, смогла! Я с тётей моей играю! Она поправится! – восклицала Флавия громко, всей душой наивно веря, что Маргарита выздоровеет и сможет много с ней играть. – Я дам тёте игрушек, - делилась моя девочка планами.
Я могу гордиться тем, какого доброго ребёнка вырастили я и Филипп вместе с моими близкими. Флавия не жадная девочка. Я сама такая росла в детстве и потому не особо любила жадных детей.
Но разумно без перегибов научить дочь себя отстаивать – это прямая обязанность моя и Филиппа, не то на шею нашей дочери усядутся всякие лодыри с паразитами и будут пользоваться её добротой с бескорыстием.
Знала бы Иеронима Пацци заранее, что ей предстоит заново по моей вине пройти через взросление и стать другим человеком!..
- Фьора, милая, Маргарита тебя позвала, чтобы подготовить тебе сюрприз. Ты готова? – с ходу спросил меня Филипп.
- Да, готова. Надеюсь, сюрприз хороший, - немного настороженно высказала я своё мнение.
- Фьора, я бы сейчас от сладкого не отказалась. Сюрприз достаточно хороший? – как гром средь ясного неба прозвучал кроткий и нежный голос Маргариты, что я остолбенела на месте, зато все взрослые в этой комнате были невозмутимы. Кроме меня. Я подумала, что медленно схожу с ума.
Ведь сравнительно недавно я и Филипп с Деметриосом вырвали Маргариту из Ада, где её держал родной папаша, где над ней издевались скоты из охраны… где её плохо кормили и давали ей алкоголь… Она была немая, объяснялась знаками. И тут она просит сладкого! Да я готова все рынки перерыть в поисках всего, что она скажет!
- Маргарита, какая радость! Вы разговариваете! Я поверить не могу… это же чудо… а я думала, как буду объяснять вашей бабушке, что вы утратили голос… слава Богу, что не навсегда! – радостно смеясь, я крепко обняла сестру и расцеловала её в обе щеки. Маргарита неловко отвечала мне на мои пылкие родственные объятия.
У меня чуть не брызнули слёзы из глаз… стало так горько и обидно за сестру, которая за всю жизнь слова доброго от папаши не услышала, многое вынесла, а тут её забирают из жутких условий, ухаживают за ней как положено, да ещё обнимают и искренне о ней тревожатся.

Это я единственная и балованная дочь своего отца Франческо Бельтрами, мать мне заменила добрая и справедливая гувернантка Леонарда, мой супруг Филипп души не чает во мне и нашей Флавии. Так что я знаю, каково это – когда тебя оберегают и любят в твоей же семье.
Маргарита этого не знала. Я же старалась дать ей это ощущение семейного тепла. Как умела. В меру своих сил. Старалась её опекать и заботиться как о Флавии – помня о том всё же, что моя сестра – взрослый человек.
- И это был сюрприз, который от меня скрывали, что к Маргарите вернулась речь? – по очереди я обвела всех своих близких взглядом, не сдерживая ликующей улыбки на губах.
- Да, в этом сюрприз! – одновременно воскликнули все они.
- Сюрприз для мамочки, - вставила малышка Флавия свои два флорина в беседу. Малышка крепко обняла Маргариту – так крепко, как только умела. Маргарита не смогла остаться холодной к такому проявлению к ней ласки и бережно обняла мою дочурку в ответ, охотно играя с её зайцем, потакая детским играм девочки, что заяц – это ребёнок.
- Граф де Селонже, вы оказались правы. Ваши методы подействовали на ура. Я признаю вашу правоту, - Деметриос чуть поклонился Филиппу в знак уважения, мой муж ответил соответствующим поклоном.
- Я благодарю вас за признание правильности моих взглядов. Я рад, что спокойная обстановка и забота дружески настроенных людей вернула здоровье мадемуазель Маргарите, - последовал учтивый ответ Филиппа Деметриосу.
- Вы правы. Мадемуазель Маргарите помогла комфортная обстановка и забота друзей. Мои методы могли и впрямь обернуться катастрофой, - признал Деметриос.
- Я рад, что мы можем мирно беседовать. Вы хороший человек, мессир Ласкарис. Вы тоже хотели помочь нашей подопечной.
- Думаю, раз мадемуазель Маргарита пришла в себя и даже говорит, можно говорить о том, чтобы помочь встретиться мадемуазель Маргарите с бабушкой – госпожой Мадлен де Бревай, - выразила своё мнение Леонарда, которое поддержали все, среди кого была и Маргарита.
- Я поеду к бабушке. Если она окажется хорошим и добрым человеком, я согласна с ней жить. Я согласна заботиться о ней. Но если она окажется человеком дурным – я лучше к Фьоре жить пойду. Лишь бы она меня пустила, - высказалась о своей дальнейшей судьбе Маргарита.
- Если ваша бабушка окажется дурным человеком – я сама вас оттуда к себе заберу, - выразилась я касательно своей позиции. – Лишь бы Филипп одобрил. Любимый, ты же позволишь мне забрать Маргариту, если бабушка её окажется дурной женщиной? – обратила я на мужа умоляющий взор и состроила ему глазки.
- Фьора, приводи к нам в дом кого хочешь – можешь не только сестру, ещё мавритан с евреями приведи – лишь бы люди хорошие и порядочные были, - благосклонно позволил мне Филипп приводить в наш дом моих любых друзей и подруг.
Вот и ответ на вопрос, за что я так люблю моего мужа.
Вся наша компания решила, что завтра мы все отвезём Маргариту к госпоже Мадлен де Бревай. Лишь бы она на деле оказалась хорошей женщиной, иначе я заберу Маргариту жить к себе, тем более что Филипп против моих подруг и друзей ничего не имеет.

Отредактировано Фьора Бельтрами-Селонже (2022-08-30 22:21:19)

Ура, моя дорогая! Я вернулась! Смогла выложить продолжение. Там уже Маргариту выходили после заточения у её папашки. Марго предстоит встреча с бабушкой.

Я рада это читать. И рада за девочек наших. Они крутые не меньше Вас и меня. Это офигенные девчонки. Жаль, я не смогу пока их почитать. Мне только добавили к препаратам корректор - а то я уже спала и носом клевала даже на работе.

Глава 30 - Отбытие в Бревай

  Перед тем, как покидать Дижон, было решено всей моей дружной командой, включая мою сестру Маргариту, единогласно приняли решение изрядно обчистить рыночные лотки с продовольствием, со сладостями для Маргариты и Флавии, и в процессе этого облегчить наши кошели.
Так всё и сложилось, как мы и планировали. Как сумели, мы раскрасили для себя во все яркие цвета этот день. Довольными остались мы все. Малышка Флавия и Маргарита в особенности.
Мне представлялось очень сложным удерживаться от слёз, видя, как Маргарита ест сладости с тем же выражением детского восторга, что и маленькая Флавия – а ведь Маргарите далеко не два годика…
Это как же надо издеваться над родным для тебя человеком, со свободной и предназначенной быть доброй душой, чтобы этот взрослый человек в двадцать лет радовался обыденным для всех вещам?..
До какого состояния нужно довести с самого детства взрослую женщину двадцати лет, чтобы она радовалась цукатам и орехам с изюмом и финиками как двухлетняя девочка?
Не раз Маргарите случалось просить у всех прощения за то, что мы для неё взялись сделать по нашей доброй воле.
Будь то сладости или купленные новая и удобная обувь, красивые платья, накидки на каждый сезон – Маргарита за всё благодарила меня и моих близких, тут же не преминув сказать, что она всего этого ничем не заслужила и только обременяет собой хороших людей…
И тут в такие моменты я и мой муж с друзьями сожалели, что не прикончили Рено дю Амеля как-то более мучительно.
О том, из какого лютого Ада я и мой муж с Деметриосом вытащили Маргариту, никто из моих близких в присутствии Маргариты не говорил – чтобы не травить ей душу.
Я всего лишь дала понять прямо и словами через рот своей сестре, что если она захочет со мной и моими дорогими людьми об этом поговорить – мы всегда её выслушаем и встанем на её сторону, и каждый, кто причинит ей боль или только попробует это сделать – покойник.
Вот фраза про то, что мы убьём любого, кто попытается чинить зло Маргарите, принадлежала Филиппу.
Будь я мужчиной – я не хотела бы стать его врагом и проверить это на себе. Когда Лоренцо несправедливо меня обвинял в государственной измене, именно Филипп с готовностью любящего мужа кинулся отбивать меня стулом – потому что оружие у него на тот момент забрали…
И Маргарите стало несколько легче доверять Филиппу – хотя раньше в его присутствии она была немного напряжена, тяжёлый жизненный опыт никуда не спрячешь.
Не боялась она раньше только меня с Леонардой и малышкой Флавией, и Деметриоса.
Меня и Леонарду с Флавией Маргарита не опасалась – нас две женщины и ребёнок двух лет.
Деметриоса она не боялась, потому что он занимался её лечением.
Не сказать, что Маргарита боялась моего мужа, хотя скорее немного настороженно себя с ним держала.
Хотя Филипп никогда не вёл себя с ней грубо и резко, даже пытался как-то ненавязчиво позаботиться, по-человечески.
Но, видя такое состояние Маргариты от его присутствия, старался уйти в тень и помогать издалека – хотя бы суп сделать для спасённой женщины или воды нагреть, чтобы она поддерживала гигиену. Но на глаза он к ней не лез, поняв, что молодые и крепкие мужчины заставляют её чувствовать себя хуже – как-никак, именно такого типа мужчины вроде двух охранников убитого мною Рено дю Амеля сделали жизнь Маргариты настоящим проклятием.
В остальном мы все жили мирно и дружно. Никто ни с кем не конфликтовал. Ни Леонарда с Деметриосом, ни Деметриос и Филипп, ни Филипп с Леонардой. Малышка-дочурка Флавия вообще из всей моей компании оказалась самая паинька.
Флавия не капризничала за столом – когда её кормили и поили, слушалась своих старших – меня, Филиппа, Леонарду, Деметриоса.
После своего досуга с игрушками Флавия вместе со мной и Филиппом складывала всё в сундучок для игрушек – чтобы об её регалии никто не споткнулись и не переломали ноги с шеей.
Девочка у меня растёт не вредная, а скорее очень добрая и отзывчивая. Теми игрушками, в которые она играла, Флавия обязательно делилась с Маргаритой и вовлекала её в свои детские игры ещё тогда, когда Маргарита была немая.
Видимо, моя с Филиппом дочка имеет своё понимание, как должно заботиться о таких людях как Маргарита – с изломанной душой, отравленным сердцем и неверием в добро до последних событий.
Флавия решила на свой особый манер выразить её тёте всю свою поддержку и сострадание. Для двухлетней девочки это виделось в крепких и тёплых объятиях, залезть на ручки, поделиться игрушками.
И ведь способ отогреть душевно изломанную молодую женщину Флавия выбрала хороший – дать ей любовь и принятие, и Маргарита не смогла остаться равнодушной к столь невинному и искреннему выражению душевного тепла к ней.
Моя маленькая принцесса оказалась ничуть не глупее окружающих её взрослых.

Всё время, что мы провели в городе за покупками, Флавия хотела ходить то своими ножками, то она ехала на ручках или на шее у Филиппа – когда очень уставала. Делилась своими сладостями с Маргаритой, которая смущённо благодарила и ела от угощения только понемногу – также делясь своими сладостями с Флавией.
Я держалась за руку мужа с другой стороны – где у него на локте не сидела и не осматривала облик Дижона с высоты моя милая Флавия. Смотрела на моих довольных жизнью и счастливых близких. Чувствовала приятное тепло в груди и в животе, которое так было похоже на кота, который свернулся клубочком на ковре у камина и мурлычет от довольства.
И как много бы я отдала, чтобы растянуть во времени и повторять чаще эти прекрасные моменты.
Даже Маргарита понемногу отогревалась после всех долгих лет её молчаливого Ада без поддержки и веры в добро. Она находила в себе силы сиять искренней улыбкой, хотя глаза её часто были печальны – у всех рано повзрослевших девочек такие глаза…
Я надеюсь, что моя с Филиппом Флавия не вырастет такой вот рано повзрослевшей девочкой с печальным взглядом ясных глаз…
Покуда длилась наша прогулка с важными закупками, я старалась гнать от себя печальные мысли и не портить никому настроения своим постным видом.
Дорогие мне люди весело проводят время, даже Маргарита старается не быть в стороне от общего веселья, маленькая Флавия успела за время прогулки побывать на ручках у своего отца, у меня и Леонарды, у Маргариты и даже у Деметриоса. До чего же общительная девочка, любящая внимание к её персоне.
Под вечер мы вернулись к себе домой и сложили все вещи, наняли повозку, поставили в известность Симону Морель – что мы едем в Селонже, и теперь этот красивый дом на Сюзоне мадам Морель-Совгрен может сдавать другим постояльцам.
Разумеется, за гостеприимство мы не забыли поблагодарить уважаемую даму, прежде чем уезжать из её дома.
Вместе мы придумали объяснение, кем мне приходится Маргарита – сама моя сестра предложила идею, что она взятая в услужение обычная девушка из простолюдинок, чтобы не привлекать ненужного внимания к этой истории с дю Амелем. Слава Всевышнему и Мадонне – эта ложь тоже прошла без последствий.
Мы тепло распрощались и продолжили путь в повозке, которую специально для этого наняли, чтобы добраться до желаемой нами цели.
Путь длился не очень-то и долго, достаточно – чтобы убаюкать Флавию, которая мирно спала у меня на руках. Достаточно – чтобы склонить в сон Леонарду.
Я же любовалась видами Бургундии и переговаривалась с Филиппом и Деметриосом о том, как мне уже нравится в родных краях моего мужа. Лишь бы люди тут оказались хорошие, и никто не травил бы меня за предположительное материнство в пятнадцать лет.

Закрытая повозка везла меня и моих спутников до замка семьи де Бревай.
Леонарда с выражением безмерной радости на лице любовалась из окна видами пейзажей. Деметриос читал медицинский трактат и пытался не уснуть под стук колёс повозки.
Я укачивала тихонько спящую Флавию и рассказывала вполголоса Маргарите о Флоренции – городе, в котором прошла вся моя жизнь, где я росла, какую культуру впитала каждой частицей своей души.
Маргарите казалось очень увлекательным слушать от меня про быт и нравы Флоренции, о традициях республики – где я росла.
Мне как истинной флорентийке по духу льстило такое внимание к моему родному городу, даже если я в этом городе хлебнула по самую макушку реальной жизни.
Я удовлетворяла любопытство и жажду новых знаний Маргариты, а моя сестра с удовольствием слушала.
Поняв, что я и мои близкие совершенно для неё безопасны, Маргарите хватило решимости рассказать нам о том, что тяготило и отравляло ей душу все годы её жизни. Как я и мои близкие позже узнали, Рено дю Амель ещё легко отделался – получив сердечный удар при виде моего образа покойной матери Мари де Бревай, который я создала.
Дю Амель заслуживал участи быть сваренным в котле живьём – как при жизни с ним в Аду варилась моя мама и моя сестра.
Маргарита приоткрыла завесу тайны над той стороной своей жизни, куда до сей поры сама же и боялась заглядывать.
Жизнь моей сестры не была щедрой на радости.
Четыре года безмятежного счастья на руках и под опекой любящей кормилицы, которая покинула её, отправившись в лучший мир, затем полнейшее безразличие к ней со стороны разных слуг и жизнь чаще всего вдалеке от отца, не скрывающего своего отвращения к ней. Потом жизнь с отцом, который таковым являлся только на том основании, что некогда он заставил с ним делить постель её мать. За сходства с матерью и за то, что Маргарита родилась девочкой, а не мальчиком, маленькая в ту пору Маргарита удостаивалась множества словесных унижений, оскорблений, тычков и затрещин, упрёков…
Она выходила из дома, только чтобы пойти в ближайшую церковь в сопровождении служанки-святоши, для которой всегда казалось коротким долгое стояние на коленях на холодных церковных плитах. Маргарита стала думать, что в монастыре ей будет не хуже, чем в родительском доме.
В возрасте двенадцати лет Маргарита заявила отцу о своём желании уйти в монастырь, но дю Амель высмеял её желание и сказал, что ни единого су не потратит на дочку шлюхи, которую ему отдали в жёны.
У него не было никакого желания платить приданое в монастырь за дочь, на которой он уже экономил, используя её как прислугу на кухне.
Как бы то ни было печально, Маргарита как и её кровный отец – считала шлюхой нашу с ней родную маму. Не единожды я хотела заступиться за маму и защитить её перед Маргаритой, но молчала – чтобы не разрушить возникшее хрупкое доверие с сестрой.
Я не вызову у Маргариты желания мне доверять, если буду защищать нашу маму, к которой у Маргариты свои личные счёты. Тем более что Маргарита сама сказала, что её точит горькая обида на мать, что та не забрала её – когда сбегала от дю Амеля…
И ведь не скажешь ей в её состоянии на данный момент, что мама непременно хотела её забрать, но муж отнял Маргариту у бедной Мари… для него рождение дочери было личным оскорблением, потому что Рено дю Амель мечтал о сыне. К тому же подозревал, что Маргарита рождена не от него и из-за этой догадки издевался над ребёнком…
Но самое чудовищное случилось, когда Маргарите исполнилось пятнадцать - когда девичье тело немного округлилось, и она пострадала от изнасилования со стороны конюха на соломе в конюшне, который воспользовался отсутствием в доме Рено дю Амеля. Бедная девушка побоялась сказать отцу из страха, что он убьёт её.
Правда всплыла на поверхность уже тогда, когда Маргарите пришлось перешивать её старые платья и у неё начал расти живот – тот ужас изуверского насилия никуда не делся.
За этим последовало то, что дю Амель чуть не убил свою дочь, таскал за волосы и оскорблял последними словами, жестоко избил, а рожать ребёнка вынудил в сыром подвале и задушил дитя прямо на глазах дочери – которая в мольбе протягивала руки к новорожденному младенцу и умоляла пощадить дитя, дать ей подержать кроху хоть немного. Конюха после случившегося тоже не стало…
Тогда Маргарита и лишилась голоса, тогда она и сломалась окончательно…
А потом дю Амель опустился настолько, что отдал Маргариту на потеху своим телохранителям и даже не упускал возможности сам оказаться на их месте, словно забыв, что делает эту мерзость по отношению к своему ребёнку.
И тут все мы пожалели моментально, что лично не искромсали дю Амеля в кровавые лохмотья. Этот бесчестный кровопийца и подлец свою дочь насиловал!..
Верно поняв моё желание дать волю отборной итальянской ругани, Филипп зажал мне рот и покачал головой, посмотрев мне в глаза так многозначительно, словно желая сказать молча: <i>«Я тебя понимаю – сам так сделать хочу, но не при дочери, Фьора»</i>.
Первые секунд двадцать я и мои спутники не могли слов подходящих подобрать от такого потрясения рассказом Маргариты об её тяжёлом прошлом.
Дю Амель удостоился от нас эпитетов вроде выродка, подонка, душегубца, тирана и деспота. И это ещё были самые мягкие варианты. Более грубые никто из нас не озвучил, чтобы не проснулась Флавия и не нахваталась дурных слов.
Но слова поддержки для Маргариты, что она в своих бедах не виновата и ничем не заслуживала такой жестокости к себе, что в насилии всегда виноват только насильник, мы нашли. Каждый из нас встал на её сторону и осудил её палачей.
Каждый из нас старался как мог её приободрить и дать ей душевного тепла, которого Маргарита не видела с тех самых пор, как её разлучили с кормилицей.
Тихим и срывающимся голосом, не стесняясь слёз, она благодарила за всё, что для неё сделали – начиная от спасения и заканчивая тем, что всё это время о ней заботились.
Поскольку руки Леонарды не были заняты заботой о моей с Филиппом Флавии, пожилая дама крепко обняла Маргариту, которая в этот раз плакала от счастья – что её кошмар более не имеет над ней власти, что она свободна.
Я предоставила Маргарите свои платочки, если ей будет в них нужда, потом мы все отпаивали бедняжку успокоительными настоями Деметриоса.
Это помогло успокоить нервы Маргариты, зато после того, как она выплакала из себя всю боль, ей стало немного легче на душе.
Вдобавок ко всему я с Филиппом её уверила, что если бабушка её окажется женщиной деспотичной, то Маргарита всегда может жить со мной, у неё будет всё нужное, её никто не упрекнёт. Мои с мужем слова вселили в Маргариту бодрость.
Но больше мы её настраивали на то, что бабушка будет очень счастлива видеть свою внучку здоровой и живой, рядом с ней. Мне хотелось всей душой, чтобы Маргарита нашла у бабушки только любовь, тепло и поддержку.
Она имеет все права на то, чтобы её любили и оберегали, заботились о ней, я сама себя ловила на мысли – что вот бы её удочерить. А уж при поддержке бабушки Маргарите будет легче требовать наследства этого изверга дю Амеля.
Пусть его состояние хоть послужит на пользу девушке, которой этот скот разрушил в дребезги всю жизнь, что теперь Маргарите придётся заново создавать себя из обломков, на что могут уйти годы.
В пути мы пробыли не так уж и долго. Спустя какое-то время показался и замок де Бревай, где нам был оказан довольно тёплый приём…
Нашу повозку отогнали в положенное место, лошадей отправили в конюшню и велели их обтереть, накормить, дать воды. Встречала нас пожилая женщина хрупкой комплекции, с чертами лица как у моей мамы на портрете – что мне показал отец, во вдовьем платье и в эннене с вуалью, но серые глаза её лучились радостью. Женщиной оказалась Мадлен де Бревай.
Как потерявшая рассудок она бросилась крепко обнимать Маргариту и покрывать поцелуями её лицо, руки, причём обнимала она её с такой силой – как будто растворить в себе без остатка хотела. Не миновала сия благая участь попасть в огонь сердечности Мадлен де Бревай и меня.
Я думала, что только Маргарита удостоится права называться любимой и бесценной внучкой, которую не чаяли уже увидеть живой, но и на мою долю хватит любви и тепла…
И я была счастлива, что моя родная бабушка хотя бы сердцем признала меня, если не может сделать это открыто из-за моего происхождения, хотя мне это было и не нужно… пусть мои кровные родители спокойно спят, а для меня моим настоящим отцом всегда будет Франческо Бельтрами.
Радостно приняли в Бревае и маленькую Флавию, которая упорно отказывалась слезать с ручек Филиппа и крепко обнимала его за шею, а мой муж бережно прижимал к себе девочку и тихонько укачивал.

Не одну только мадам де Бревай мы застали в замке. Кристоф – сбежавший монах и мой родной дядюшка, тоже оказался в числе тех, кому мне довелось помочь к огромной своей радости…
Мой молодой дядюшка выглядел таким счастливым. Наконец-то у него и у моей бабушки появилась надежда, что удастся расторгнуть обет безбрачия и целибата Кристофа, помочь ему порвать с монашеством – ведь он единственный наследник и мужчина в семье де Бревай.
Этим и поделились со мной дядя и бабушка за семейным ужином.
Мы все с аппетитом кушали то, что нам подали, Леонарда иногда роняла что-то одобрительное в сторону Флавии – когда она послушно ела, что перед ней поставили, и не капризничала.
Бабушка и Маргарита задушевно болтали как две подружки и улыбались, иногда с их губ слетали смешинки. Я не ревновала бабушку к Маргарите.
Учитывая то, что я с самого детства росла любимой и балованной девочкой, к ногам которой мой отец Франческо Бельтрами всегда бросал всё самое лучшее, дал мне за семнадцать лет жизни море любви и тепла, было бы глупо с моей стороны исходить ревностью в сторону Маргариты – которая до того дня, когда её забрали из дома дю Амеля, не видела ни одного светлого дня, после насильственной разлуки с кормилицей.
Это к ней я должна ревновать свою бабушку? Я уже взрослая женщина, у меня муж, у меня уже есть свой ребёнок, я теперь графиня и на мне лежит ответственность блюсти честь имени моего супруга, я должна не опозорить данное мне имя… Мой отец воспитал меня сильной и смелой вопреки всему – даже моим страхам. У меня есть опора в лице моих подруг и друзей, у меня есть Леонарда – которая заменила мне маму.
Уж переживу как-нибудь, что Мадлен де Бревай больше внимания уделяет Маргарите, а не мне.
Лишь мимоходом за столом я поинтересовалась у бабушки, насколько велики шансы, что мессир Пьер де Бревай будет снова ходить. На что бабушка с изысканной улыбкой и милой интонацией мне ответила, что при всём сожалении, Пьер де Бревай по заключению врачей обречён пожизненно вести парализованный образ жизни – что не двинуть ни руками, ни ногами.
Для вида я выразила сочувствие ненавистному мне деду.
Бабушка уверила меня, что мессир де Бревай знает, за что Небеса его наказывают, с чем я и согласилась.
На этом мой интерес к Пьеру де Бреваю исчерпался. Я только пришла к нему в комнату и сказала ему, что он старый деспот и кровопийца, который с лихвой заслуживает своей участи – быть в зависимости от людей, над которыми он прежде издевался, так что поделом ему, и что да продлит Господь каждый день его жизни, чтобы существовал и мучился.
И под громкие проклятия моего «любимого» дедушки я покинула его комнату, гордо держа голову.

Мадлен де Бревай предложила мне и моим родным с друзьями своё гостеприимство на любой срок, который мы сочтём нужным. Я не видела причин отказываться от такого предложения бабушки. Поддержал меня в этом и Филипп, Леонарда и Деметриос.
Маленькой Флавии тоже очень понравилась доброжелательная к ней и ласковая Мадлен де Бревай.
Поэтому вопрос о том, чтобы остаться в гостях у моей бабушки даже не висел в воздухе. Все одобрили предложение мадам Мадлен.
И я искренне радовалась выпавшей мне возможности больше бывать с родной бабушкой, моим дядей и сестрой, они же были рады понянчиться с моей дочкой, задушевно общались с Филиппом и Леонардой с Деметриосом.
Наконец-то в семье де Бревай настали счастливые времена…
Хватит с них боли и горя.
Маргарита, Мадлен де Бревай, Кристоф де Бревай.
Они выстрадали своё право быть счастливыми. Все вместе.
И даже для меня нашлось место в их личном Раю…
Подумать только, как же приятно и отрадно быть причиной счастья других людей…

Отредактировано Фьора Бельтрами-Селонже (2022-11-01 13:28:20)

Всё в порядке, дорогая. Спасибо, что не бросаешь комментировать. Стимул писать дальше. Так приятно... а ты рада, что спасённая сестра Фьоры теперь с бабушкой?

Глава 31. Под кровом де Бревай

Дабы не злоупотребить гостеприимством моей бабушки, благодарной мне и моим близким за то, что мы вернули ей внучку и сына, я и моя команда решили, что максимум останемся на неделю. Хотя моя бабушка уговаривала нас погостить дольше.

Я, Деметриос, Филипп и Леонарда прекрасно общались с Маргаритой, моей

бабушкой, с Кристофом. Тирана и деспота, который только по ужасному стечению

обстоятельств является моим дедом, мы не навещали, заботами о нём занимались

только слуги, которые теперь были в подчинении у мадам Мадлен.

Малышка Флавия успела стать всеобщей любимицей, особенно своей

прабабушки и тёти с очень молодым двоюродным дедом — Кристофом. Бабушка никак

не могла налюбоваться Флавией и перестать восхищаться тем, какой она растёт

смышлёной и прехорошенькой.

— Фьора, Филипп, ваша девочка просто вылитая госпожа Вивьен — светлая ей

память, — говорила бабушка, нянча Флавию и играя с ней в куклы. — До чего же

она прекрасна…

— Мадам Мадлен, вы бы не переборщили с похвалой, избалуете же нашу

дочь, — в шутку взмолилась я, ласково посмеиваясь.

— Фьора, если не родители и близкие — кто ещё будет хвалить и баловать

нашу дочь? Пусть Флавия знает, что она для папы с мамой самая лучшая на свете,

— после этих проникнутых теплом и упрямством слов Филипп взял на руки Флавию из

рук мадам Мадлен, слегка покружил в воздухе и осторожно прижал к груди.

Флавия весело и звонко смеялась, прильнув к своему отцу, обняла за шею

ручками, приговаривая гордо и радостно вполголоса:

— Мой папа, не отдам!

Я с умиротворённо стучащим сердцем и улыбкой на губах взирала на то,

как дружно проводят время вместе мои родные. Вот Филипп и моя бабушка

уже вместе занимаются Флавией, к ним присоединяются в качестве зрителей Кристоф

и Маргарита с Леонардой без Деметриоса — потому что греку захотелось предаться

своим опытам с изготовлением лекарств, бабушка и Филипп ставят сценки с

тряпочными куклами Флавии.

И я в очередной раз убедилась в том, что поступила правильно — приняв обратно

мужа и помирившись с ним…

Представить отца для Флавии

лучше, чем Филипп, я не смогу, как и представить для себя супруга лучше. Мой

муж меня любит и старается всеми силами с дочерью оберегать, я получаю много

любви, поддержки и тепла, заботы…

Мой возлюбленный как-то сразу принял мою дочь, нашёл для неё в своём

сердце важное место, охотно признал её своей. Напомнило то, как мой отец

Франческо Бельтрами нашёл в своём сердце место для одинокой, маленькой и никому

не нужной после казни её родителей девочки — для меня.

У моих отца и мужа оказалось намного больше сходств, чем различий. Первое,

на чём они сошлись, это любовь ко мне, ради которой оставили свои разногласия.

Оба обладают душевным благородством, чудесные люди…

Можно сказать, что я заполучила в мужья человека, характер которого

имеет много общих черт с характером моего отца…

— Фьора, дорогая, позвольте задать вам вопрос, — при поддержке сына

поднявшись на ноги, мадам Мадлен подошла ко мне и ласково взяла за руку, её

вопрос немного вывел меня из моих раздумий…

— Да, мадам Мадлен? Я вся внимание, — ответила я бабушке, отойдя с ней

в сторону.

— Чем я перед вами провинилась, что вы зовёте меня не бабушкой, а так

официально? — напрямую спросила меня пожилая дама.

— Прошу вас меня простить… до семнадцати лет меня растил банкир и

торговец Франческо Бельтрами самых лучших душевных качеств, я считала себя его

родной дочерью… и вот не так уж давно узнаю о том, что на самом деле мои

родители были казнены… сами помните, за что… а потом я узнала о вас, о Кристофе

и Маргарите… мне сложно привыкнуть… если только вы сами не разрешите мне звать

вас с глазу на глаз бабушкой… — поделилась я своими переживаниями с бабушкой, раскрыв

ей объятия, лелея робкую надежду, что она откликнется…

— Ох, моя девочка, ты имеешь такие же права звать меня бабушкой, как и

Маргарита… Неужели ты не понимаешь, что я люблю тебя? Ты моя кровь, моя внучка,

благодаря тебе мой Кристоф и Маргарита снова со мной, я вижу рядом с собой

внучку и сына, и они живы! — Бабушка крепко сжала меня в своих объятиях,

отвечая на мои… я никогда бы не смогла подумать, что у женщины примерно моего

сложения может быть такая хватка.

Но от такого проявления ласки от родной бабушки я откровенно

блаженствовала. Я только недавно познакомилась воочию с бабушкой, при очень

драматичных обстоятельствах, она меня тепло приняла, любит меня, причём тепло

приняла моих близких и сразу же прониклась всей душой к малютке Флавии.

В обнимку я и бабушка вернулись ко всем остальным. Под испуганный и

ревнивый взгляд Маргариты. Наверно, моя сестра подумала, что я решила отнять у

неё любовь бабушки…

Но взгляд девушки смягчился, когда Мадлен жестом поманила её к себе,

чтобы она к нам присоединялась. Маргарита не заставила себя долго уговаривать,

и теперь бабушка обнимала нас обеих.

Флавия играла в кукольные званые вечера уже с Кристофом и Леонардой, радуясь

тому, что теперь она получает много внимания не только от меня и Филиппа с

Леонардой.

Кристоф и Маргарита тоже ей очень понравились.

Наверняка скоро я привыкну к мысли, что моя семья отныне стала ещё

больше… к тому же пополнилась такими замечательными людьми. И у меня были

подозрения, что сюрпризы на этом от Мироздания не закончатся.

Мимолётно в моей голове промелькала мысль, что вот уже шесть недель как у меня

не наступают привычные женские недомогания, два дня назад ныла грудь и менялись

как в калейдоскопе вкусовые предпочтения, знобило и иногда мучила тошнота без

рвоты.

Никому о своих симптомах я пока не говорила, решив позже обсудить это

с Деметриосом как с врачом. После Деметриоса я думала поговорить об этом с моим

мужем, новыми родственниками и Леонардой.

В любом случае, я хотела бы, чтобы мои подозрения оказались правдой.

***

Живя в гостях у бабушки, я радовалась тому, что есть ещё в мире такое

место, где меня примут с радушием и семейным теплом, что моя родная бабушка

меня не презирает, ко мне хорошо относится мой молодой дядюшка Кристоф, он даже

поладил с моим мужем и моими близкими, я и Маргарита тоже узнаём друг друга

лучше и стараемся искать точки соприкосновения.

Я взяла на себя добровольный и приятный для меня труд обучать

Маргариту чтению и письму, арифметике, сестрёнка всё хватала на лету — так сильна

была в ней жажда знать и восполнить то, чего её лишил отец, который обязан был

любить её и заботиться о ней.

Я учила Маргариту танцам, которые приняты во Флоренции. По просьбе

Маргариты начертила ей выкройки платьев по флорентийской моде, чтобы потом она

могла вместе с бабушкой заказать их у портного.

Я ошибалась, боясь, что сестра будет ревновать ко мне бабушку и

ненавидеть меня. Маргарита — нуждающаяся в любви и тепле девушка, она тянется к

людям, которые проявят к ней доброе отношение. Да, бабушка уделяла много

внимания Маргарите, больше — чем мне, на что я не обижалась. Бабушка также

уделяла внимание Флавии.

Маргарита всего лишь очень боится снова быть одинокой и очень ранима…

Помня об этом, я старалась очень деликатно выбирать темы для

разговоров и говорить о приятных вещах. Старалась для девушки открыть новые

горизонты, помочь ей найти то, ради чего стоит жить дальше — вопреки всему.

Пыталась дать ей тепло, поддержку, любовь и ласку — как Флавии…

Хотя я понимала, что моя сестра — взрослый человек, и всё же что-то заставляло

меня глядеть в самую глубь души Маргариты, где она прятала ранимую натуру

ребёнка, которому всю жизнь хотелось быть любимым и нужным.

И Маргарита откликалась с благодарностью, с ответной лаской на моё

отношение к ней.

— Фьора, я заметила, что у тебя нередко бывает лицо бледно-зелёное, ты

прижимаешь ладонь ко рту, вкусовые пристрастия часто меняются… У меня тоже так

было… ты ждёшь ребёнка, — поделилась с оттенком скорби Маргарита, думая о

чём-то своём, когда мы гуляли по крепостной стене.

— Ты в этом уверена? Я и сама стала подозревать… — ответила я,

чувствуя себя очень неловко.

— Как ребёнка назвать хочешь? — поинтересовалась Маргарита,

постаравшись отбросить грусть.

— Я думала назвать малыша Филипп — если родится мальчик. А вот насчёт

девочки я пока в замешательстве, — промолвила я в ответ сестре.

— Хорошо, когда у тебя счастливо сложилась замужняя жизнь и скоро

будет второй ребёнок… мне такое не светит… — невесело и со злостью усмехнулась

Маргарита, прильнув ко мне в поисках утешения, я же могла только гладить её по

плечу и спине.

— Почему ты так думаешь, милая? Тебя есть, за что любить… Откуда такие

мысли? — участливо спросила я сестру.

— Да кому я нужна использованная?! — выкрикнула девушка, обратив на

меня своё лицо, на котором ярко выделялись заполненные слезами глаза.

— Ты прекрати мне это! Не смей так о себе говорить! — взорвалась я

гневом совсем не на родную сестру, а на того и даже на тех, кто ей такие мысли

внушал. — Ты человек, а не вещь, Маргарита, пойми!

— Легко сказать! Всем мужчинам нужно, чтобы жена непременно была до

свадьбы невинной! Никто не захочет в жёны такую, как я, да ещё из опозоренной

семьи! — вырвалось у Маргариты наболевшее.

— Послушай меня, дорогая. Любящему тебя человеку будет плевать, опозорена

твоя семья или нет, девственница ты или нет, его будешь волновать только ты и

твоё счастье с благополучием, — мягко и осторожно старалась я успокоить сестру,

утирая бегущие слёзы из её зелёных глаз, целовала щёки и гладила по голове, крепко

обняла и долго не выпускала из объятий.

— Фьора, взгляни правде в глаза. Никому я не буду нужна такая… кого

волнуют поломанные люди?.. кому мы нужны? — слетел с губ Маргариты грустный

риторический вопрос.

— Наверно, такие люди нужны тем, кому они дороги. В твоей жизни это

теперь бабушка, Кристоф и я, — прошептала я на ухо Маргарите.

— Не дай Господь тебе мой опыт… не знаю, женился бы тогда на тебе твой

супруг… прости… меня кроют тяжёлые мысли… — прошептала в ответ устало

Маргарита.

А я задумалась над вопросами, какого дьявола в нашем обществе

нравственность и ценность женщины определяют по наличию или отсутствию у неё

полового опыта, и захотелось чисто ради своего успокоения задать вопрос мужу —

как бы поступил он, если бы моя судьба сложилась как у Маргариты…

Отредактировано Фьора Бельтрами-Селонже (2022-09-30 07:21:08)

Глава 33. В новых краях

Следующим утром я и мои близкие начали собирать свои вещи, в чём нам помогала прислуга замка Бревай и моя бабушка с Кристофом и Маргаритой. Ни моя бабушка Мадлен, ни Кристоф с Маргаритой – никто из них не хотел нас отпускать, но мы не могли более злоупотреблять долгом гостеприимства, хотя мне и моей семье с Деметриосом так хорошо жилось все эти две недели под крышей замка де Бревай…
Разумеется, тошнота по утрам от меня не отступилась, и на какое-то время я крепко подружилась с ночной вазой – в которую меня обильно рвало. Филипп заботливо держал мне волосы, чтобы я их не испачкала содержимым моего желудка. Сомнений, что я могу быть беременна, у нас обоих становилось всё меньше, и тем больше мы укреплялись в правоте Деметриоса.
Малышка Флавия никак не могла проститься со своей тётей, молодым двоюродным дедом и прабабушкой – ведь Маргарита, Кристоф и бабушка Мадлен были с ней всегда так добры, охотно с ней играли и читали ей сказки, так тепло её приняли в свои сердца…
Не хотелось уезжать из дома, где тебя так любят, где всегда ждут и сердечно примут, готовы отдавать тебе море тепла и ласки, но у меня теперь есть в Бургундии мой с мужем дом – имение Селонже, госпожой которого я стала, выйдя замуж за Филиппа.
И на мне ответственность за то, будет имение процветать или нет, насколько хорошо будут жить простые люди в моих с мужем владениях, как научиться справляться с такой ответственностью – вот что мне важно ничуть не меньше семейных уз.
Я должна суметь вникнуть в дела имения, чтобы никто не смог меня обмануть, чтобы я была прекрасно осведомлена обо всех тонкостях управления и ведения хозяйства с важными книгами счетов и гроссбухами…
Мне нужно как-то суметь себя поставить должным образом перед вассалами моего мужа, чтобы они со мной считались – я уже молчу о тайне своего происхождения… вряд ли кому-то из них понравится, что я – внебрачная и незнатная дочь купца, банкира и судовладельца Франческо Бельтрами, даже если я, возможно, ношу под сердцем ребёнка Филиппа, даже если Филипп охотно назвал своей дочерью мою Флавию…
В Бургундии, как, впрочем, во многих странах Европы, очень много значит происхождение, родословная, знатность…
У меня вызывало некоторый страх то, как меня примет высшее общество Бургундии, конкретнее – в Селонже. Я боялась не вписаться, боялась стать парией, опасалась недовольства дворянства из числа вассалов супруга. Всё же в Бургундии несколько иная шкала ценностей, нежели во Флоренции.
Своими опасениями я делилась с супругом, который уверял меня в том, что эти трудности я преодолею, что я буду не одна.
Филипп ясно дал мне понять, что он настроен решительно и не откажется от меня только потому, что кому-то из его вассалов я могу не понравиться тем, что не родовитая бургундка, а флорентийка и дочь негоцианта.
- Фьора, тебе нечего бояться. Мне с тобой жить и строить семью, а не с кем-то из моих вассалов. Ты моя жена, мать моей дочери, носишь моего ребёнка. Я скорее пошлю к чёрту тех, кто станет выступать против тебя, чем откажусь от женщины, которую люблю, и которая дала мне уют и тепло семейного очага, - успокаивающе заверял меня Филипп, гладя мои виски, касаясь губами моих закрытых век и кончика носа, приникая в поцелуе к моим губам.
- Филипп, но что, если из-за женитьбы на мне от тебя отвернутся все твои вассалы? Как тогда быть? – тревожилась я. – Прямо всех к чёрту пошлёшь?
- Правильно, пошлю всех. Ты бы меньше забивала этим свою голову. Ты добра и умна, прекрасна и талантлива, половине точно будет плевать на твоё происхождение. А если кому-то ты не понравишься – пусть катятся в пекло, - заявил уверенно мой муж, обняв меня и целуя в макушку.
- Я не хочу, чтобы из-за меня на тебя сваливались эти трудности, любимый. Не хочу, чтобы из-за меня от тебя отворачивались… - прошептала я на ухо мужу, прижавшись к нему.
- Как-то не пугает. От жены и детей не отказываются из-за каких-то презрительно вертящих носом снобов, - с лихой усмешкой, в которой было и столько теплоты, огорошил меня своим ответом Филипп.
Такой ответ я нашла у мужа, когда честно поведала ему о том, какие безрадостные мысли владеют моим умом. И его настрой передавался мне, будущее меньше пугало меня и заставляло терзаться тревогой…
Я вспомнила о моей подруге Симонетте, оставшейся во Флоренции. Вспомнила, с какой естественностью, изяществом, радушием и утончённой простотой она держала себя с людьми, искренне, без фальши, многие во Флоренции любили её и видели в ней олицетворение красоты и весны, видели в ней олицетворение слова «Возрождение». Только у семейства Пацци, как было с побеждённым Джулиано Франческо, повернулся бы язык сказать что-то дурное про донну Веспуччи. 
И воспоминания о Симонетте, о том, как она держала себя перед лицом целой Флорентийской республики, придали мне сил и храбрости, стойкости встретить с открытым забралом и рука об руку с мужем все испытания. Я буду вести себя как Симонетта, буду держать себя со всеми людьми как она, и, наверное, так смогу добиться благосклонности и авторитета не только у местного дворянства, но и у своих же крестьян.

Во второй половине дня вещи были собраны и погружены на задники повозки, крепко и надёжно закреплены. На прощание я и мои близкие вдоволь наобнимались с Маргаритой, Кристофом и моей бабушкой Мадлен. Флавия тоже не могла допустить, чтобы ей не дали обняться с новыми членами её семьи. Бабушка говорила, что всегда будет рада принимать в гостях всех нас, особенно мою дочурку. Флавия же сказала, что будет рада гостить снова.
Леонарда, Деметриос, Филипп, Флавия и я расположились в повозке со всем комфортом. Вёз нас кучер из штата бабушкиной прислуги, которому было поручено привезти нас в Селонже, помочь с вещами и отбыть обратно.
Под мерный стук колёс задремали малышка Флавия и сидящие напротив Деметриос с Леонардой. Я и Флавия тоже немного задремали, прислонившись к Филиппу, который совсем не возражал тому, что он стал как живая подушка для жены и дочери. Скорее он заботливо укрывал нас лёгким одеялом и читал нам вслух «Старшую Эдду».
Стук колёс и красивый, выразительный голос мужа убаюкал и меня с Флавией.
Но спали я и Флавия недолго. Чуть освежив силы, я и дочь любовались в открытое окно на раскинувшуюся перед нами зелень лугов и на крестьянские пастбища, на шелестящие изумрудной листвой вековые деревья, припекало в голубом небе солнце.
Словно родные края моего мужа, а теперь и мои, решили вселить в меня бодрость и смелость не пасовать перед грядущими трудностями. Даже солнечные лучи как будто путались в золотых волосах маленькой Флавии, которая громко выражала свой восторг, хлопала в ладошки и вслух заявляла, как же здесь красиво, как ей здесь нравится.
Ненадолго мы сделали маленький привал, чтобы размять ноги.
Филипп присел на корточки, подозвал к себе Флавию и меня, усадил нашу дочь на колено, бережно удерживая одной рукой и зачерпнув горсть земли другой.
- Флавия, детка, смотри, - говорил он малышке, показывая ей горсть земли в своей крепкой и сильной ладони, - эта земля – наш дом, теперь это твой с мамой родной край, твоя опора. И мы все должны беречь наш дом, должны заботиться о живущих здесь людях… Не любить свою землю, которая даёт тебе силы и ресурсы для жизни – всё равно, что не любить своих родителей. Ты графиня де Селонже, как и твоя мама. Помни об этом, моя родная, - после этих слов Филипп бережно опустил горсть земли обратно и поцеловал в макушку Флавию, взяв её на руки и прижав к себе.
- Обещаю, папа. Я всё запомнила, - ответила девочка ласково и кротко.
Муж и дочь выглядели такими радостными, что я захотела к ним присоединиться, что и не замедлила сделать, обняв Филиппа и Флавию.
- Филипп, я обещаю тоже, что всегда буду заботиться о том, чтобы всем людям, живущим на наших землях, жилось хорошо и благополучно, я обещаю беречь нашу землю и людей, - пообещала я мужу и поцеловала в щёку.

Когда привал закончился, я и мои близкие вновь устроились в повозке, я снова упросила Филиппа почитать мне и Флавии книги. Что поделать – люблю слушать голос моего мужа, особенно, когда он читает мне с дочкой книги. Так умиротворяет, успокаивает, дарит чувство уюта.
Тем временем повозка ехала на север, где, как сказал мне Филипп, находятся наши владения – Селонже, небольшой городок в долине Веннель, где есть церковь и хорошо укреплённый замок.
Нетерпение жгло меня так сильно, что сложно было себя заставить усидеть спокойно на месте и слушать «Старшую Эдду», которую мне и Флавии читал вслух мой муж.
Правда, в дороге мы пробыли ещё полтора дня, пришлось делать небольшой крюк в двенадцать лье.
Бедная маленькая Флавия была не очень в восторге от того, что мы ещё нескоро приехали домой. Не обошлось без того, чтобы девочка не капризничала, выражая так своё раздражение и усталость от тягот пути.
Как могли, мы все мягко её успокаивали и старались приободрить.
Но раздражение Флавии сошло на нет, стоило девочке увидеть башни замка. Хоть Флавия никогда и не была в Бургундии до недавнего времени, какое-то чутьё подсказало ей и мне тоже, что мы прибыли в Селонже на донжоне (главной башне) не было флага, что означало отсутствие дома хозяина.
- Флавия, доченька, мы скоро будем дома, это наш замок, - подтвердил Филипп догадки Флавии и мои.
Девочка даже заметно повеселела после этих слов.
Так мы доехали до деревни. Уже виднелись бойницы замка, наша повозка проехала по подъёмному мосту, который опустили для нас, через ворота, и снова мост был поднят, как только наша повозка миновала ворота.
Спустя недолгое время мы наконец-то добрались домой, все усталые и немного голодные.
Отправленный отвезти нас в Селонже кучер бабушки Мадлен любезно помог слугам замка Селонже разгрузить все наши вещи, только после этого он почтительно с нами простился, охотно согласился передать моей бабушке нашу безмерную ей благодарность за такую заботу и уехал обратно к своей госпоже.
Приятно меня поразило то, что при всей строгости внутреннего оформления замка Селонже, во всём этом была простая и неброская элегантность… Надеюсь, это всё уцелеет перед лицом творческой энергии Флавии, которая полюбила рисовать на повешенных на стену полотнах холста.
С теплотой и приветливо, как своих родных детей нас встретила пожилого возраста женщина в опрятном и строгом сером платье с закрытой горловиной, в белом чепце, из-под которого выбивались седые пряди, полного телосложения, со вздёрнутым носом, на круглом рябом лице выделялись особенно большие голубые глаза.
- Амелина, дорогая моя, ты всё хорошеешь! – поприветствовал Филипп эту пожилую женщину, смеясь, и заключив её в крепкие родственные объятия.
- Ах, мессир Филипп, я растила вас с детства и не учила вас лгать, - так же смеясь, отвечала Амелина, как выяснилось, та самая кормилица и няня Филиппа.
- Что поделаешь, военная жизнь испортила меня, - ласково пошутил мой муж, за что Амелина наградила его шуточным подзатыльником.
- Будет тебе, моя милая. Ты прекрасно выглядишь, - произнёс Филипп примирительно, взяв из рук Леонарды Флавию, усадил девочку к себе на шею и подвёл к Амелине меня.
- Ох, как неудобно! За нашими разговорами мы заставили дорогих гостей столько ждать! – в волнении всплеснула руками Амелина. – Вы представите меня вашим благородным спутникам?
- Охотно, Амелина. Вот эта юная и прекрасная женщина – Фьора, моя законная жена, мать моей дочери Флавии – которая также перед тобой, мать моего второго будущего ребёнка, - счастливо и с гордостью представил меня Филипп своей кормилице и няне, которая теперь была экономкой.
- Ох, так теперь вы создали семью, женились, у вас скоро родится второе дитя! Госпожа Фьора, как же вы прекрасны, а ваша с мессиром Филиппом малышка – вылитая госпожа Вивьен – упокой Господь её душу! – от радости Амелина не находила себе места, брала в свои руки мои собственные и руки Флавии, горячо прижималась к ним губами, я остановила добрую пожилую даму от такого проявления ею своей радости.
Вместо этого я обняла Амелину и произнесла:
- Я счастлива познакомиться с вами, Амелина. Филипп рассказывал мне о вас только хорошее, что вы выкормили и вырастили его с мессиром Амори. Уже за это я готова любить вас.
- Мессир Филипп, представите мне других наших уважаемых гостей? – спросила Амелина, немного отойдя от благого шока, в который её повергло моё приветствие.
- Наш особый гость – личный врач Лоренцо Медичи, Деметриос Ласкарис, родственник византийских князей, человек очень обширных знаний, - представил Филипп Деметриоса. – А донна Леонарда Мерсе – воспитательница и гувернантка моей жены, вырастила Фьору и заменила ей маму. Тоже очень благородная натура, - такие слова Филипп нашёл для того, чтобы описать мою дорогую Леонарду, чем сильно её растрогал настолько, что Леонарда невольно смахнула слезу.
- Какая же радость, что вы теперь будете жить здесь, под этим кровом! О боже… вы так устали с дороги, я распоряжусь подать ужин в ваши покои, чтобы вы отдохнули как следует, - деловито уже принялась Амелина за свою работу.
Добрая экономка лично проводила в покои каждого из нас и распорядилась каждому подать ужин в комнату.
Я делила супружескую спальную с Филиппом. Леонарда настояла на том, чтобы она делила детскую с малышкой Флавией, что мужу и жене нужно бывать вместе наедине хоть иногда – при всей любви к ребёнку.
Сперва я и Филипп настаивали на том, чтобы кроватку Флавии поставили в родительской спальной, чтобы Флавия вволю радовалась времяпровождению с родителями. Но Леонарда нас уверила, что сумеет сама сладить с малышкой, а нам нужно побыть наедине.
Так и получилось. Флавия была настолько уставшей и голодной от этой усталости, что без капризов съела самостоятельно всё, что для неё приготовили по распоряжению Амелины, и Леонарда легко её выкупала после дороги, убаюкала и уложила спать.
Я тоже смогла наконец-то позволить себе отдых. Приняла тёплую и расслабляющую ванну с мужем. Мы не были физически близки из опасений Филиппа и моих навредить ребёнку нашей активностью. Просто лежали обнажённые под одеялом в обнимку, крепко прильнув друг к другу.
По распоряжению Амелины, помнящей, что я жду ребёнка, мне принесли такой вкусный и ничуть не жирный ужин, который мой измученный желудок согласился переварить.
Так что я пребывала в весьма благодушном настроении.
- Фьора, скажи, тебе не кажется мрачным замок? Быть может, ты захочешь здесь что-то поменять? – предложил мне Филипп, массируя мне спину, когда я легла на живот и обняла подушку.
- Но мне нравится наш замок таким, какой он есть. Зачем что-то менять? Разве что повесить везде холсты для художеств Флавии для сохранности стен замка. И мне нужна комната, где я могу заниматься своими делами, немного побыть одной. Вот и всё, - проговорила я расслабленно, наслаждаясь массажем.
- Фьора, ты теперь здесь хозяйка. Всё это у тебя будет. И если ты захочешь тут что-то поменять – то я буду рад это для тебя сделать.
- Я счастлива с тобой. Ты уже очень много для меня сделал, - проронила я ласково, с улыбкой на губах, погружаясь в полудрёму.

Отредактировано Фьора Бельтрами-Селонже (2022-11-01 14:38:01)