Глава 34. В Селонже

Миновали ещё две недели, с тех пор, как я и мои близкие прибыли в Селонже. Тошнота и не думала от меня отступаться, месячные по-прежнему не наступали — задержка была уже девять недель, что заставляло меня и моего мужа крепче увериться в том, что я ношу под сердцем нашего ребёнка.

За эти две недели произошло немало событий.

На следующий же день после моего прибытия в Селонже с моими близкими вернулась из поездки к родителям моя свояченица Беатрис де Селонже.

Это была молодая женщина тридцати лет, хорошо сложенная блондинка примерно моего роста, с тонкими чертами на лице треугольником и выразительными голубыми глазами.

Первое время я не знала, как мне держать себя с ней, поэтому просто была с Беатрис вежливой и доброжелательной, но Беатрис дала мне понять, что она хотела бы меньше официальностей в наших отношениях и очень тепло отнеслась ко мне и малышке Флавии, была добра к моей милой Леонарде и Деметриосу.

И тут уже я не устояла перед очарованием её доброты. Я была очень рада ошибиться в своих представлениях о Беатрис.

Мою голову раньше посещали мысли, что жена покойного брата Филиппа отнесётся ко мне враждебно и будет портить мне с Флавией жизнь в Селонже из ревности, потому что Филипп женился на мне, а не на ней.

Но я ошиблась и в этом — у Беатрис не было планов на совместное будущее с Филиппом. Их отношения носили характер сугубо братско-сестринских и дружеских. Привязанность их друг к другу являлась совершенно платонической, так что я могу не ревновать мужа к моей свояченице.

Я проводила немало времени в разговорах с Беатрис, мы вместе выбирались погулять по Селонже и брали с собой маленькую Флавию, которой тоже очень понравилась доброжелательная и ласковая к ней Беатрис.

Когда у Филиппа выдавалось свободное время от разрешения всех дел родового имения, он составлял нам компанию. Если дел на него наваливалось слишком много, то мой муж отправлял сопровождать меня и Флавию с Беатрис несколько хорошо вооружённых человек из своей охраны.

Мой возлюбленный это объяснял тем, что переживает обо мне, поэтому отправляет со мной сопровождающих, чтобы никто не смог причинить мне зло, и чтобы обо мне было, кому позаботиться, если в моём нынешнем состоянии мне станет дурно.

Я не возражала против того, что муж выделяет мне для моих прогулок охрану.

После прогулок я училась вести дела имения у мужа и Беатрис, Филипп и моя свояченица не уставали мне терпеливо объяснять все тонкости. Я училась работать с гроссбухами, расходными книгами, книгами счетов, а также улаживать споры между своими подданными.

Я боялась, что у меня ничего не получится, что я не справлюсь, но с такими учителями как Беатрис и Филипп, у меня всё отлично получалось, а свояченица и супруг не скупились на поддержку для меня.

Деметриос и Леонарда тоже нашли себе занятия по душе. Пожилой греческий учёный занимался медицинским просвещением живущих в Селонже крестьян, работал над созданием лекарств, в свободное время любил уединиться в библиотеке или выбраться в городок.

Леонарда быстро нашла общий язык с говорливой, бойкой в работе и доброй Амелиной. Пожилая экономка сразу без боя заполучила себе симпатии Леонарды и сама попала в такой же плен. Когда у Леонарды выдавалась свободная минутка, она любила поговорить о жизни с Амелиной.

И мне было радостно за Леонарду, что она нашла в лице Амелины подругу.

Амелина прониклась не только к маленькой Флавии, к Леонарде, но и ко мне.

— Госпожа Фьора, вы даже не можете себе представить, как я люблю вас и маленькую госпожу Флавию, ведь вы вернули тепло глазам мессира Филиппа, — сделала мне как-то признание Амелина.

Растрогавшись таким теплом ко мне экономки и бывшей кормилицы моего мужа, я крепко обняла Амелину. Такое её отношение очень трогало моё сердце.

По этой же самой причине ко мне очень сердечно отнеслась Беатрис, тоже искренне радующаяся тому, что теперь Филипп обрёл счастье в браке со мной и стал отцом ребёнку.

Так что все эти две недели, что я прожила в Селонже, оказались подаренным счастьем.

Всё своё свободное время Филипп посвящал мне и нашей дочери, мы наслаждались каждой минутой вместе, придумывали весёлые игры для Флавии, мой муж часто читал нам книги — мы же прижимались к нему с обеих сторон и внимательно слушали. Или же играли с Флавией в её куклы и придумывали для неё весёлые игры.

Разучивали с Флавией буквы, учили её рисовать — после чего на стенах замка Селонже появлялись рисунки Флавии на холстах в рамочках.

Также Филипп позаботился о том, чтобы повесить на стену обтянутые холстом доски на том уровне, который был бы удобен для Флавии, чтобы она могла рисовать.

Сдержав своё слово, Филипп приставил для помощи Леонарде в заботе о Флавии двух дочерей Амелины — Жакетту и Марселину. Это были две женщины лет тридцати, похожие друг на друга как две капли воды. Благодаря их с Леонардой помощи с Флавией, у меня появилось очень много времени на себя.

Например, я теперь могла сколько угодно лежать и читать спокойно книжку, выбираться на прогулки с мужем, могла вновь вернуться к своему увлечению рисованием — для этого Филипп отвёл для меня просторную и светлую комнату, окна которой выходили на солнечную сторону. Филипп даже помогал мне всё готовить для рисования.

Иногда меня навещали в моём новом доме моя бабушка Мадлен де Бревай, мой дядя Кристоф и моя сестра Маргарита, и эти визиты всегда были мне в радость. Мне было приятно смотреть на таких дружных между собой бабушку, молодого дядюшку и мою сестру.

Меня согревало то, что я стала причиной наконец-то счастливой поры для бабушки, сестры и дяди.

Что до Маргариты, то она потихоньку отогревалась под лучами любви и тепла бабушки и дяди, вновь училась радоваться жизни и доверять людям, понемногу Маргарита обретала вкус к жизни после оставшихся позади лет Ада.

На одном званом пире Филипп собрал в большом зале для приёмов всех своих вассалов и представил меня как свою жену, мать его старшей дочери и второго будущего ребёнка, а также госпожу земель.

На вопрос, кто мои родители, я ответила, что мой отец — банкир и судовладелец Франческо Бельтрами, а мама Мария умерла при родах. Это была смягчённая версия, не вываливать же на вассалов моего мужа правду о моём происхождении…

На какое-то время в большом зале воцарилась тишина, которую нарушил Филипп:

— Эта женщина принесла тепло и свет в мою жизнь, родила мне дочь, носит моего второго ребёнка, и я люблю её. Если кого-то Фьора не устраивает из-за её происхождения — дверь в стене, — прозвучало непреклонное заявление из уст графа де Селонже.

И эти слова Филиппа вселили в меня спокойствие, уверенность, безмерную радость, что мой муж от меня не откажется даже перед лицом осуждающей общественности за совершённый мезальянс, что он любит меня.

Желающих вступить в конфликт с Филиппом не нашлось. Сеньор де Селонже вполне ясно дал всем понять, что никакое осуждение со стороны вассалов не заставит его отказаться от меня.

Но званый пир прошёл мирно, звучали пожелания мне и Филиппу прожить всю жизнь вместе счастливо, выхваляли мою красоту и выражали радость, что их сюзерен обрёл со мной счастье, клялись в самых лучших ко мне чувствах.

Я заверила моих с мужем вассалов, что обещаю быть доброй и справедливой госпожой.

На сердце у меня было спокойно, ведь я так боялась быть не принятой местной знатью.

Но всё обошлось.

В один из дней, когда я гуляла вдоль реки с Флавией и Леонардой, в сопровождении вооружённой охраны, к нашей компании прибилась худощавая девочка в драном и замызганном платье, через дыры на котором виднелись кровоподтёки и синяки со ссадинами. На бледном и овальном жалком личике, казалось, жили одни только светло-карие глаза, чёрные волосы до плеч её были грязные, спутанные и засаленные. Под левым глазом девочки темнел синяк. Глядя на ребёнка, мне было даже страшно подумать, кто мог такое с ней сделать.

Только я никак не могла отделаться от мысли, что кого-то эта девочка мне напоминает…

Расспросив девочку, как её имя, сколько ей лет и где она живёт, я поделилась с ней хлебом с сыром и грушевым отваром из фляги. От прибившейся к нам девочки мы узнали, что её зовут Мария, ей семь лет, она сирота и прислуживает в трактире, хозяин которого Морис Герра очень к ней жесток, и сегодня она наконец-то решилась на побег от него, но не знает, куда ей теперь пойти.

Леонарда высказала Марии, что очень ей сочувствует, что правда хотела бы знать, как ей лучше всего помочь.

Вдруг послышалась отборная площадная брань — к тому месту, где я, Флавия, Леонарда и вооружённая охрана, данная мне мужем, расположились, стремительно нёсся немолодой мужчина, одетый в грубые рубаху и штаны, в запачканном фартуке. Приблизившись к нам, он чуть не натолкнулся на загородивших меня и Леонарду с Флавией и Марией рыцарей, взявшихся за оружие.

— Вот ты где, поганка! Дрянь, а я тебя везде ищу! Мария, живо домой, чёртово отродье! От тебя никакого толку, даже комнаты нормально убрать не можешь! Будь проклят день, когда тебя нашли на моём пороге, несчастный ублюдок! — брызгая слюной, кричал в озлоблении трактирщик.

Мария, побледнев ещё сильнее, умоляюще глядела на Леонарду, на меня и на сопровождающих нас рыцарей.

— Прошу вас, добрая госпожа, не отдавайте меня ему! Заберите с собой, я не хочу к нему возвращаться! — взмолилась навзрыд Мария, упав на колени и вцепившись в подол моего платья, которого касалась губами.

На ручках у Леонарды заплакала от испуга малышка Флавия, я же подняла с колен Марию, закрыла её собой и принялась успокаивать, утешать дочурку.

— Благородная госпожа, — злыдень, так напугавший Флавию и Марию елейно мне улыбнулся и поклонился, от чего мне стало мерзко, — я прошу вас отдать мне этого ребёнка, она моя служанка…

— Ты говоришь не с кем-нибудь, а с графиней Фьорой де Селонже, супругой господина графа! — один из рыцарей угрожающе выставил вперёд оружие.

Трактирщик Морис, а судя по реакции Марии, это был именно он, испуганно попятился назад.

— Ты, скотина, только попробуй снова к ней приблизиться! Ты не получишь Марию, ноги её больше не будет в твоём трактире! — бросила я негодующе в лицо трактирщику.

— Но госпожа… вы не можете забрать у меня мою прислугу… — залепетал Морис боязливо, пятясь всё дальше назад, потому что за оружие взялись уже все сопровождающие меня рыцари.

— Ошибаешься, проклятая свинья, мой муж и я здесь хозяева, я смею всё. Прочь с моих глаз, пока я не велела моим людям тебя повесить! — без единого намёка, что мои слова — пустая угроза, выкрикнула я.

— Я более не побеспокою вас, госпожа графиня, — боязливо проронил Морис и со всех ног пустился по направлению обратно в направлении городка.

— Госпожа графиня, как мне вас благодарить? Вы спасли меня, я так благодарна, — пролепетала, давясь слезами, девочка, упав передо мной на колени снова и целуя подол моего платья.

Я вновь подняла её с колен и обняла, утешающе погладив по спине.

— Ну что ты, дитя, за тебя заступился бы любой порядочный человек, — сказала я девочке и ласково провела рукой по её волосам.

— Ну, что, Фьора? Мы возьмём её с собой в замок? — спросила Леонарда.

— Да, мама, давай возьмём, — подала голос Флавия, гладя Леонарду по её лицу, покрытому морщинами.

Пожилая дама целовала девочку в макушку и обнимала со всей бережностью.

— Конечно, я возьму Марию в замок. В этот трактир девочка больше никогда не вернётся, — твёрдо заявила я.

Домой вместе с Флавией, Леонардой, Марией и охраной я вернулась ближе к вечеру. Филипп, Беатрис и Амелина сильно удивились тому, что я вернулась с прогулки вместе с чужой мне девочкой, но, узнав историю, как так вышло, что я вернулась домой с ещё одним ребёнком, поддержали меня, сказав, что я всё сделала правильно.

Амелина тут же вызвалась заняться Марией, прислуга нагрела для спасённого ребёнка воды.

Леонарда, Жакетта и Марселина занимались Флавией.

Я решила помочь Амелине заняться Марией.

Помогая Амелине купать Марию, я ужаснулась, увидев на её худом теле не только кровоподтёки с синяками и ссадинами, но и следы от розог.

Боюсь даже представить себе, как часто и чем ещё её били.

Мария молча позволяла мне и Амелине заниматься ею.

С тела и волос девочки смыли всю грязь. Когда я смывала с Марии мыльную воду, то заметила на левой лопатке у неё какие-то пятна — словно три звёздочки.

— Амелина, посмотри. Это синяки или родимые пятна? — обратила я внимание экономки на отметины на теле ребёнка.

— Нет, госпожа Фьора. Это не синяки. В самом деле — родимые пятна, — был ответ Амелины, помогающей Марии переодеться в чистую, а главное не рваную одежду.

Потом к нам зашла Леонарда с Флавией на руках и велела Марии идти с ней, сказав, что для неё сделали покушать. Мария послушалась мою гувернантку и ушла с ней. Я и Амелина остались одни в ванной комнате.

— Амелина, я тут вспомнила одну вещь, — промолвила я задумчиво, покусывая ноготь на указательном пальце.

— Что вы вспомнили, госпожа Фьора? — отозвалась экономка.

— Родимые пятна на левой лопатке Марии… у Филиппа на левой лопатке похожие. Это может быть совпадением? — спросила я пожилую женщину.

— Госпожа Фьора, я вскормила мессира Филиппа своим молоком, я была его няней, пока он не попал пажом ко двору монсеньора Карла… У мессира Филиппа на левой лопатке точно такие же, — произнесла Амелина, утвердительно кивнув, в подтверждение её слов.

И тут я задумалась о том, что не случайно меня посетила мысль, что кого-то мне Мария напоминает. Светло-карие глаза, тонкие губы, чёрные волосы и родимые пятна, похожие на три звёздочки…

Возможно, это лишь моя догадка, но что, если Мария — дочка Филиппа, которую он считал ошибочно умершей много лет?..

— Спасибо, Амелина. Ты натолкнула меня на очень интересные мысли. Я пойду, разыщу Филиппа, — сказала я экономке и покинула ванную комнату.

Мужа я разыскала в его кабинете. Постучав, я открыла дверь и зашла.

Филипп сидел за столом и проверял расходные книги, но он тут же оторвался от своего занятия.

— О, Фьора, милая, ты пришла, — мужчина встал из-за стола, подошёл ко мне и обнял, поцеловав в макушку.

Я крепко прижалась к нему.

— Филипп, нам нужно поговорить. Это очень важно, ты имеешь право это знать, — не стала я ходить вокруг да около, решив, что лучше сразу рассказать мужу о моей догадке, что я случайно разыскала его дочь.

— О чём ты хотела со мной поговорить? — Филипп подвёл меня к креслу возле его стола, я удобно в нём расположилась, а Филипп опустился на колени рядом с занятым мною креслом.

— Филипп, я знаю, ты можешь мне не поверить. Та девочка, которая теперь живёт в нашем замке — Мария… — я вздохнула, собираясь мыслями.

— Что с этой девочкой? — спросил меня муж, гладя мои руки.

— У меня есть подозрения, что смерть твоей дочери была инсценирована, что на самом деле похоронили пустой гроб, а твою дочь подбросили на порог трактира в Селонже, — озвучила я мужу свою догадку.

— Фьора, боюсь, ты ошибаешься. Ты точно уверена, что Мария — моя дочь? — поражённо задал вопрос Филипп, бережно пожав мои пальцы.

— Филипп, Мария очень похожа на тебя: тонкие губы, чёрные волосы, светло-карие глаза. Когда я и Амелина её купали, то заметили родимые пятна как три звёздочки у неё на левой лопатке. У тебя похожие в том же месте, — произнесла я, встав с кресла, и пройдясь по кабинету мужа.

— Это немыслимо… неужели моя дочь правда не умерла? У Луизы и её семьи хватило бессердечия бросить ребёнка на пороге трактира?.. — Филипп стремительно вышел из кабинета, я торопливой поступью шла за ним.

По пути нам встретилась Амелина.

— Амелина, милая, задержись, — остановил Филипп шедшую куда-то по своим делам экономку.

— Да, мессир Филипп? — откликнулась Амелина, вопросительно глядя на Филиппа.

— Где донна Леонарда и девочки? — спросил он её.

— Леонарда, Флавия и Мария в комнате у Леонарды, она читает девочкам книжки, — был ответ Амелины. — Я могу ещё чем-то помочь?

— Благодарю тебя, Амелина. Ты можешь идти, — отпустил Филипп Амелину, которая удалилась туда, куда шла.

Вдвоём я и Филипп дошли до комнаты Леонарды и постучали. Моя милая Леонарда открыла нам двери и улыбнулась.

— Фьора, мессир граф, вы чего-то хотели? — поинтересовалась мягко Леонарда.

Флавия и Мария сидели на постели пожилой дамы и ждали, когда Леонарда вернётся, чтобы дочитать им книжку.

— Мамочка, иди к нам! — позвала меня Флавия. — Давай с нами!

— Иду, моя радость, — я присоединилась к Флавии и Марии, привлекла Флавию к себе, расцеловав дочь в щёки и в макушку. Флавия довольно хихикала, удобно устроившись у меня на руках и обнимая меня.

— Госпожа Фьора, я ведь так и не сказала вам, как благодарна, что вы не отдали меня и защитили. Вы спасли меня от этого жуткого человека, спасибо вам, — поблагодарила меня Мария, обратив на меня полный обожания взгляд светло-карих глаз.

— Мессир де Селонже, чем я могла бы помочь вам и Фьоре? — пыталась Леонарда выяснить, что понадобилось мне и Филиппу в её комнате.

— Мадам Леонарда, мне нужно кое-в-чём убедиться, — слетели слова с губ моего мужа. — Мария, не бойся ничего. Подойди ко мне, дитя, — мягко велел Филипп Марии.

Девочка, немало удивившись, всё же слезла с кровати и подошла к Филиппу, робко на него взирая.

— Я сделала что-то не так, господин граф? Если да, то простите меня, прошу вас… — пролепетала девочка, комкая в кулачках ткань своего платья.

— Нет, Мария. Ты не сделала ничего плохого. Просто повернись спиной и дай осмотреть твою левую лопатку. Тебе никто не причинит вреда, — успокоил Филипп ребёнка.

Мария повернулась к нему спиной и не мешала, когда Филипп заглянул за шиворот её платья, и тут же бледность разлилась по его лицу, руки его сжались в кулаки, клацнули от злости зубы.

— Кто сделал это с тобой? Откуда все эти следы от розог, кровоподтёки, синяки и ссадины? — прозвучали грустно вопросы Филиппа, опустившегося на колени рядом с Марией. Он бережно привлёк к себе девочку и осторожно обнял её, гладя по голове своей огрубевшей от обращения с оружием рукой.

— Трактирщик Морис Герра. До того, как госпожа Фьора сегодня забрала меня, я была служанкой в этом проклятом месте, сколько себя помню. Я с самого первого дня вот уже семь лет сирота, подкидыш, — ответила совершенно сбитая с толку девочка.

«Бедная девочка, с малых лет не знать родительской любви и тепла… с самого детства знать одно только насилие и тяжёлую работу. Конечно, она будет сильно потрясена, когда к ней проявляют доброту и ласку», — подумала я с грустью, укачивая на ручках Флавию и наблюдая за Филиппом с Марией.

— Ты больше никогда туда не вернёшься, милая. Теперь ты будешь всегда жить здесь, — пообещал Филипп девочке, зажмурив наполнившиеся слезами глаза и слегка всхлипнув. — Фьора, ты была права… у Марии такие же родимые пятна на лопатке как у меня, похожие были у Амори и у моего отца… — были обращены его слова ко мне. — Мария, детка, ты никакая не сирота, понимаешь? Ты моя родная дочь… Прости, что меня не было рядом, когда ты так нуждалась в любви и защите… мне сказали, что ты умерла… я бы забрал тебя раньше, если бы знал о тебе… прости, моя родная, — сквозь слёзы говорил Филипп ошеломлённой и потрясённой Марии, целуя её щёки и макушку, с нежностью гладя по плечам и спине.

— Я столько лет жила хуже, чем собака, вкалывала с раннего детства, терпела скотское ко мне отношение, — сквозь комок слёз в горле роняла Мария, — и вот теперь я узнаю, что я не одинока, что у меня есть отец — который оказался влиятельным и знатным… Я не могу поверить до сих пор, что это не сон…

— Теперь ты больше никогда не будешь одна, Мария. Тебя будут любить и защищать, доченька, — пообещал Филипп Марии, погладив её по щеке.

Не меньше Марии была потрясена и Леонарда, в совершеннейшем шоке наблюдая за тем, как прямо на её глазах произошло превращение страдающей от тирании злобного трактирщика девочки-сироты без отца и матери в родную дочь графа де Селонже и владетеля всех земель.

— Я могу только порадоваться за мессира де Селонже, что удалось спустя столько лет разыскать его дитя, — проронила добродушно Леонарда, ласково улыбаясь.

— Фьора, спасибо тебе, любимая! — Филипп взял на руки Марию и вместе со своим обретённым старшим ребёнком сел рядом со мной и Флавией.

Мария трогательно обнимала Филиппа за шею и крепко к нему прижималась, шепча, что ей до сих пор кажется, что она спит. Просила её ущипнуть, не веря, что всё с ней сегодня произошедшее — это не сон, что это не мираж и не обман — у неё действительно теперь есть родной отец.

— Филипп, я так рада, что нашлась твоя дочь. Теперь наша семья стала больше, мы все сможем быть такими счастливыми, ты обрёл своего старшего ребёнка, у Флавии появилась старшая сестрёнка, а у Марии теперь есть семья, — мечтательно проронила я, прильнув плечом к плечу супруга.

— Я всю жизнь буду все высшие силы благодарить, что именно ты — моя жена. Ты помогла мне разыскать мою дочь, тогда как я считал много лет моего ребёнка умершим, Фьора… Родная моя, ты уже в который раз сделала меня самым счастливым человеком в этом мире, — поделился со мной Филипп тем, что чувствовал и думал, прикоснувшись губами к моему виску.

— То есть, я теперь могу называть мессира графа отцом? — с робкой надеждой озвучила вопрос Мария, оглядев в волнении меня и Филиппа.

— Да, Мария, у тебя есть полное на это право, — мягко ответила я девочке.

— А как мне называть вас, госпожа Фьора? Мачеха — слишком грубо, для мамы вы очень молоды… — призадумалась девочка.

— Ты можешь звать меня просто по имени — Фьора и на ты, — ответила я, улыбнувшись Марии.

— И раз я твой отец, то и ко мне ты будешь обращаться на ты, дочка, — дополнил Филипп мои слова, бережно сжав Марию в объятиях и поцеловав в макушку. — Больше никогда я не позволю моему ребёнку быть одиноким.

— А у меня есть сестра, такая хорошая! — радостно воскликнула Флавия и с моих колен перебралась к Филиппу, так что теперь он обнимал обеих девочек и касался губами их макушек.

— Да, Флавия, теперь у тебя есть старшая сестрёнка. Ты рада, моя птичка? — спросила Леонарда, присоединившись к нам.

— Очень рада, очень-очень! Мария милая, — говорила малышка, гладя теперь уже свою старшую сестру по руке.

Мария мягко перехватила ручку Флавии и бережно её пожала.

Совершенно счастливая тем, как развернулись события, я обняла мужа со спины, поцеловав в чёрную макушку, и крепко к нему прильнула.

Кончилось бремя многолетней боли для Филиппа, который теперь обрёл свою старшую дочь, которая ранее считалась умершей. Кончилось бремя сиротства при живом отце для Марии, которая теперь будет частью нашей семьи.

У меня не было ревности к Марии. Я не боялась, что, обретя Марию, Филипп окажется потерян для меня. Да и как я могла ревновать моего мужа к его первенице, к этой маленькой девочке с печальными глазами, которая до сегодняшнего дня не видела от этой жизни ничего хорошего?

Я считала, что поступила правильно, забрав Марию в замок и открыв Филиппу, что эта спасённая от злобного трактирщика девочка — родная дочка моего мужа, которую он столько лет ошибочно считал умершей.

Теперь никто из них больше не будет страдать. Мария наконец-то обрела семью, где её будут любить и заботиться о ней. Филипп обрёл свою старшую дочь, которую и не чаял увидеть живой.

Так что я всё сделала правильно.

Так началась новая пора в моей жизни. Теперь я привыкала к мысли, что теперь в моей семье скоро станет три ребёнка. Как иногда ласково шутил Филипп, трое детей сразу — это очень хорошо для тех, кто поначалу не был готов ни к одному. Мой муж души не чаял во мне и в наших детях, старался посвящать нам каждую свою свободную минуту. Заполнить дни для меня и детей чем-нибудь приятным.

Что до трактирщика Мориса Герра, то по приказу Филиппа его публично высекли на городской площади и потом повесили — хотя Мария по доброте своего сердца просила отца этого не делать. Но Филипп не мог так просто спустить того, что на протяжении стольких лет с его дочерью очень жестоко обращались. После казни того трактирщика всем в заведении стала заправлять одна из его служанок.

Правда, Филиппу пришлось на три дня уехать в Дижон по делам, и все эти три дня мне и детям очень его не доставало. Но вернулся из Дижона Филипп очень радостный и с документом о признании Марии его дочерью, так что теперь Мария официально числилась ребёнком Филиппа.
Помимо документа о признании Марии его дочерью, Филипп привёз из города заверенное у нотариуса завещание, гласившее, что в случае его гибели я наследую всё состояние моего мужа. Я же молила Всевышнего, чтобы у меня не возникло нужды прибегнуть к этому завещанию.

Вместе я, Филипп и дети выбирались нередко перекусить на природе теперь уже вчетвером, выбирались рыбачить на речку, запускали воздушного змея, на речном берегу мы часто строили замки из песка. Я охотно принимала участие во всех увеселениях, ведь тошнота уже перестала меня мучить.

Деметриос же, повторно меня обследовав, пришёл к выводам, что я и в самом деле беременна, и примерно в апреле я и Филипп можем ожидать рождения на свет нашего ребёнка.

Убедившись же в том, что меня любят и заботятся обо мне, что мой муж очень мною дорожит, Деметриос покинул наш гостеприимный кров и уехал во Флоренцию. На прощание я просила пожилого учёного обнять моих друзей и моего отца. В руки Деметриоса я вручила также письмо, где рассказывала отцу обо всём, что произошло в моей жизни после приезда в Селонже, и Деметриос согласился отдать моему отцу это письмо.

С пожилым греческим учёным мы все тепло попрощались, дали ему в дорогу как можно больше вкусного провианта и тёплые вещи с одеялом, чтобы Деметриос не мёрз в дороге.

Беатрис тоже изъявила желание поехать во Флоренцию и своими глазами увидеть красоту и великолепие города, где властвуют Медичи, прикоснуться к миру искусств и наук, пожить немного другой жизнью. Беатрис мы тоже снабдили тёплыми вещами с одеялом и провизией.

Вместе Деметриос и Беатрис уехали во Флоренцию.

Между тем уже наступил сентябрь, но погода ещё изволила баловать Бургундию тёплыми солнечными днями. Я мирно и спокойно жила в Селонже, наслаждаясь любовью с заботой ко мне моего мужа и каждым днём, который провожу с дорогими мне людьми.

Флавия росла очень любознательной и бойкой девочкой, всё ей было интересно, моя дочурка чудесно поладила с моей падчерицей. Мария понемногу отогревалась после стольких лет в Аду, привыкая к тому, что теперь никто не чинит ей обид, её любят и заботятся о ней.

Теперь Мария стала дочерью знатного человека и учится наукам, которые положено знать девочкам в знатных семьях у нашего капеллана Андре Арто — который находил Марию очень способной и умной девочкой, хотя сама Мария первое время говорила: «Ничего хорошего из этого не выйдет. Отец поймёт, что я тупая и откажется от меня».

Но вместе мы сумели убедить Марию, что Филипп очень её любит и никогда не отвернётся от своего ребёнка.

Обе девочки росли, радовали глаз. За все эти дни я успела прикипеть сердцем к моей падчерице, которая оказалась просто подарочным ребёнком — послушная, добрая и милая девочка, с которой я общалась душа в душу.

Филипп всегда относился с одинаковыми любовью и теплом к обеим нашим девочкам. Не было такого, что он выделял лаской какую-то одну в ущерб другой, Мария и Флавия были любимы им и дороги ему одинаково. Наша младшенькая Флавия была в глазах Филиппа настолько же родной, насколько и Мария. И к обеим девочкам отношение у него всегда было справедливое.

Постепенно Мария училась не вздрагивать от резких звуков, не отшатываться в испуге — если вдруг кто-то сделает резкое движение.

Нередко ей снились кошмары о том, как она жила раньше.

Тогда я и Филипп разрешали Марии ночевать с нами в нашей спальне, как и маленькой Флавии, и кошмары мучили Марию меньше.

Да, пусть Марии уже лет семь и ей пора уже спать в своей собственной комнате, но я и Филипп оба считали, что если ребёнка мучают страшные сны, будет жестоко ребёнку отказывать в том, чтобы спать с родителями.

К середине сентября в Селонже приехал к великой моей радости мой отец. Филипп и я позаботились о том, чтобы мой родитель был устроен в Селонже со всем уютом и комфортом. Отец чувствовал себя счастливым, видя, как счастлива в своём браке я.

Он нашёл общий язык с Марией, никак не мог вдосталь нанянчиться с маленькой Флавией, часто играл с обеими девочками и читал им книжки, делал для них деревянные фигурки в виде зверюшек.

С Филиппом мой отец держал себя очень тепло и доброжелательно, даже позволив моему мужу звать его отцом.

Я никак не могла наговориться с отцом и не уставала засыпать его расспросами о том, как у него дела во Флоренции, как мои друзья. Слышать, что Кьяра, Хатун, Эстебан, Джулиано и Симонетта в полном порядке, было для меня очень отрадно. Дела своего банка отец уладил и урвал себе возможность съездить в Бургундию, проведать меня и немного пожить в Селонже со мной.

Филипп решительно не имел ничего против того, чтобы мой отец оставался на любой срок, какой сочтёт нужным.

Немало отца осчастливила новость о моей беременности, и он крепко меня обнимал, ласково шутя, что я уже во второй раз за короткое время сделала его дедушкой. Просил меня, чтобы я себя берегла, больше отдыхала, хорошо питалась. Спрашивал, как я хочу назвать будущего ребёнка.

С отцом я делилась тем, что если у меня родится мальчик, то я хочу назвать его Филипп Жан-Франсуа. Если же родится девочка — то назвать её Жанна Мари-Леони. Отец и Филипп находили очень красивыми имена, которые я выбрала для ребёнка, и в нашей семье не возникало никаких разногласий на почве того, как назвать моё с Филиппом будущее дитя.

Так близился конец сентября, листва на деревьях меняла свой зелёный цвет на жёлтый и багряный, задули холодные ветры…

И вместе с первыми осенними холодами на нас обрушилась предстоящая разлука — потому что Филиппу уже пора было возвращаться обратно в ставку Карла Смелого, когда он устроил меня в Селонже полной хозяйкой.

С моим отцом Филипп договорился о том, чтобы в его отсутствие мой отец помогал мне за всем присмотреть в Селонже, пока Филипп будет воевать за своего сюзерена и за свою страну.

Хоть меня утешало, что отец будет рядом со мной, пока Филипп на войне, меньше всего на свете я хотела отпускать обратно в мир сражений и крови со смертями моего мужа и отца моих детей. И я бы много отдала, чтобы никогда на свете никакие войны не разлучали на месяцы и годы любящих людей.

Отредактировано Фьора Бельтрами-Селонже (2023-06-16 16:58:50)